Избранное: Романы, рассказы

Старик по-прежнему стоял перед статуей. Он, казалось, оцепенел, ни разу даже не шелохнулся, и мне вдруг сделалось страшно при мысли: какая из этих статуй оживет первой? Снова меня охватил уже знакомый мне безотчетный ужас, тот же, что я испытал на спиритическом сеансе, и, как тогда, в моем сердце раздался голос Офелии:

— Будь начеку!

В эту минуту я увидел, что седая борода Мучелькнауса затряслась, губы шевельнулись — я понял, он что-то сказал статуе. В толпе за моей спиной разом все смолкло, настала мертвая тишина, не доносилось даже тихого пения, которое прежде было слышно в дальнем конце проулка, где тоже теснились люди. Тишину нарушало лишь то и дело раздававшееся позвякивание.

Я оглянулся и обнаружил источник этих звуков — забившийся в подворотню, похоже прятавшийся от гробовщика, жирный плешивый старик с лавровым венком на лбу. Он прикрывал лицо рукой, а в другой руке держал церковную кружку для пожертвований. А рядом в черном шелковом платье, накрашенная так, что не сразу узнаешь… фрау Аглая! Конечно, он, актер Парис, кто же еще! Нос сливой, привычный глядеть в рюмку, заплывшие жиром, едва различимые глаза-щелки… Собирал пожертвования паломников, а фрау Аглая усердно помогала. Я заметил, что время от времени она вдруг втягивала голову в плечи, с опаской поглядывая в сторону своего бывшего мужа, похоже, боялась, что Мучелькнаус ее увидит, а потом опять принималась за дело — что-то шептала стоявшим вокруг, и люди, не сводя глаз со статуи Мадонны, шарили в карманах, и монеты со звоном падали в жестяную кружку.

При виде этой парочки все во мне закипело от злости, я устремил на комедианта негодующий взгляд, и тут наши глаза встретились: у актера отвисла челюсть, физиономия сделалась землисто-серой, он меня узнал. От ужаса чуть не выронил свою кружку.

Я с отвращением отвел взгляд.

— Она пошевелилась! Заговорила! Пресвятая Дева, моли Бога о душах наших! — В толпе вдруг послышался шепот, прерывистый, сдавленный шепот охваченных ужасом людей. — Заговорила! С ним, с ним заговорила! Смотрите, смотрите! Склонила голову! — бормотали дрожащие губы. — Смотрите, смотрите, опять! — неслось от одного к другому.

Казалось, вот-вот взовьется над толпой единый пронзительный вопль из сотен глоток, страшное напряжение разрядится, но люди застыли, точно в столбняке, лишь кое-где помертвевшие губы все лепетали:

— Моли Бога о душах наших!

Мне стало страшно, напряжение грозило взрывом, но ничего не произошло, наоборот, все опустили головы, толпа стала как бы ниже, они хотели пасть на колени, но в подобной тесноте об этом нечего было и думать. Многие стояли, закрыв глаза, были в обмороке, но не падали, зажатые точно в тисках; они, с мертвенно-бледными лицами, походили на мертвецов, которые покинули могилы и в окружении живых людей дожидаются чуда воскресения. Воздух будто отяжелел, сгустился, напитавшись магнетическими силами, при каждом вздохе, казалось, чьи-то невидимые руки сдавливают горло. Меня вдруг затрясло, как в лихорадке, дрожь пронизывала до мозга костей, я поспешно вцепился в какой-то подоконник, не то сорвался бы вниз, прямо в толпу.

Но все-таки я все хорошо видел. Мучелькнаус говорил без остановки, его губы быстро шевелились, а на изможденном лице, которое заливал свет утренней зари, казалось, играл юношеский румянец. Поговорив, старик внезапно замолкал, словно услышав чей-то оклик, весь подавался вперед, не сводя пристального взгляда со статуи и даже рот раскрыв, — так он старался что-то понять. И вдруг лицо его светлело, глаза начинали сиять, он что-то торопливо шептал в ответ, в радостном волнении воздевая руки, и опять прислушивался.

Когда он, подавшись вперед, напряженно прислушивался, в толпе всякий раз проносился захлебывающийся, еле внятный уже не шепот — хрип:

— Смотрите! Смотрите! Ожила! Вот, вот! Кивнула!

Но протиснуться вперед никто не пытался — наоборот, толпа всякий раз испуганно подавалась назад, люди отшатывались, будто в лицо им ударял ветер.

Я жадно следил за изменявшимся выражением лица Мучелькнауса, надеялся по губам что-нибудь прочесть. В глубине души я все ждал, не знаю почему, что угадаю или расслышу имя Офелии. Но всякий раз, произнеся длинную фразу, которую я не мог разобрать, старик завершал ее словом, которое, несомненно, было именем Мария.

И вдруг я замер, будто пораженный громом, — так и есть, статуя с улыбкой склонила голову!

Не только статуя: тень на светлом песке — тоже!

Я попытался убедить себя, что мне померещилось: загляделся на старика, который все кивал, вот и привиделось, будто статуя ожила, — безуспешно!

Твердо решив не поддаваться иллюзии и сохранить ясность мыслей, я отвернулся, потом опять взглянул на статую — она говорила! Говорила, склонившись к старику! Теперь уж сомнений не было!