Избранное: Сборник

Паул. Причиной, видимо, служит их пища. Слишком много здесь едят зеленого горошка. Это вредно.

Элена. Обычно в феврале, на исходе зимы, здешние жители чувствуют себя скверно. А если еще и ветер подолгу не стихает, некоторые просто не выдерживают, лезут в петлю.

Эдвард. В прошлом году восемь человек покончило с собой, в позапрошлом — шестеро.

Паул (вздыхает). Да, примитивный народец.

Длинная пауза. Слышен вой ветра.

Элена (смотрит на Эдварда). Как тихо он сидит. Просто плакать хочется.

Паул. Земля здесь, наверно, стоит шесть-семь франков. А за гектар выходит семьдесят тысяч. Но что с ней делать?

Элена. Он так похудел за эти две недели!

Паул. Я даю ему шесть месяцев. Не больше. Если, конечно…

Элена. Если, конечно, он не натворит чего-нибудь ужасного за это время. (Эдварду.) Эдвард, хочешь еще лимонного сока?

Эдвард. Нет.

Паул (смотрит на Элену). Красивая. Но вот вечный вопрос: что делать с этой красотой? К тому же эти двое связаны какой-то тайной. Скорее всего, это первая любовь. Она остается в сердце навсегда. Хотя это и неблагоразумно.

Слышатся звуки оркестра, сначала звучит вальс, потом танго.

Элена. Мы с ним станцевали три танго, ча-ча-ча и медленный фокстрот. И хотя оба были в костюмах и улыбались друг другу, словно незнакомые, он оставался прежним. Он всегда оставался прежним: в моем доме, в моей комнате, в моей кухне. Я должна была уйти от него, потому что это становилось невыносимо.

Эдвард. Я никогда прежде не видел того моряка. Как это было…

Элена. А тот мальчик был невероятно дерзок. Но на маскараде все ведь возможно и все разрешено. Он тыкал мне пальцем в грудь и говорил: «Почему ты все время танцуешь с этим длинным слизняком в белом парике?» А у меня, клянусь тебе, Эдвард, так и вертелось на языке: «Потому что это мой муж, грубиян ты этакий». Но я этого не сказала. Нет…

Паул. Как странно они устроены, эти женщины, их никогда не поймешь.

Элена. Я думала тогда: мне скоро тридцать два. Хотя Аве Гарднер уже тридцать шесть, а Лане Тернер сорок. За всю свою жизнь я знала только одного мужчину. Мне скоро сорок, и я уже никогда никого не узнаю.

Эдвард. Я боялся посмотреть ей в лицо и слышал только одно: «Я так хотела, я так хотела». Мы затерялись среди танцующих, а потом, когда вышли на улицу, она взяла меня под руку.

Элена. Когда мы вернулись в зал, моряк держал меня за руку. Так, словно я принадлежала ему. Навсегда. (Пожимает плечами.)

Паул. Кажется, среди людей из общества больше рогоносцев, чем среди рабочих. Впрочем, ничего удивительного. Чем им еще заниматься?

Эдвард. Для большинства людей этот эпизод не более чем житейская мелочь. Такие неприятные случаи тут же забываются: подумаешь, скандал на службе, триппер или налоговая повестка. Но это не для меня! Да, гордиться нечем. Я просто не могу этого вынести. (Пытается улыбнуться, но улыбка застывает на губах.) Разбей ребенку голову об стену, перережь горло своей матери — все что угодно, только не это. (Повышает голос.) Ну кто мы такие? Мухи, сидящие друг на друге, все равно какая на какой? (Кричит.) Я так не могу!

Элена. Он не хочет этого забыть и не хочет, чтобы я забыла. Он отравляет нам обоим жизнь. Глупо! (Эдварду.) Дорогой Эдвард…

Паул. Ну, если она примется еще и заигрывать с ним при мне… ох, я вас умоляю…

Элена. Эдвард… Бледнолицый очкастый истукан! Думаешь, ты из камня? Но ведь камень не способен переживать, мой дорогой! Я же вижу тебя насквозь, Эдвард. Ты хочешь что-то сказать. Я чувствую, тебя переполняют мысли. (С раздражением отворачивается от него. Паулу.) Можно поверить, что я восемь лет была его женой?

Паул. Ничего удивительного. Противоположности нередко сходятся. Как ключик и замочек. Брюзга, вечно жующий свою жвачку, а рядом — благоухающий цветок, во всей своей чарующей невинности. Он не видит дальше собственного носа, она — женщина до мозга костей, женщина в полном смысле слова.

Эдвард. Сколько?

Паул. Что «сколько»?

Эдвард (нетерпеливо). Сколько смыслов имеет слово «женщина»?

Паул (неуверенно). Много.

Эдвард. Один. Один-единственный. И то с натяжкой. Женщина. Сто раз подряд произнеси это слово, как следует поверти и покрути его — что останется?

Паул. Что он такое говорит?

Эдвард. Ну, повторяй вместе со мной. Или боишься? Женщина, женщина, женщина, женщина, женщина, женщина, женщина, женщина… Вот и нет слова, чувствуешь? (Вновь с пафосом декламирует.) Ну и что осталось? Что осталось от молочной шеи, высокой груди, от стройных бедер — от прекрасной женщины? Нет ее больше.

Паул. Да он чокнутый.

Эдвард. Хорошо. Начнем сначала. Чокнутый, чокнутый, чокнутый, чокнутый и так далее. Повторяй целый день, неделю, годы.

Паул вопросительно смотрит на Элену, недоуменно подняв брови.