Избранное. Том первый

В общине и околийском управлении ему поверят — там знают, кто такой Тодор Юрталан. Но как ему быть, если дело пойдет выше? Его будут расспрашивать хитро, умело, по-ученому, начнут ставить ловушки: где ты был от такого-то часа и до такого, что делал, куда ходил, зачем ходил?.. Будут отмерять секунды, взвешивать его слова, читать его мысли. Собьется на чем-нибудь — пропал. Начнут тогда запутывать, сбивать с толку, пока не сделают из человека безрассудную овцу. Обследуют руки и ноги, осмотрят одежду и обувь — все, все… А в человеческой душе копаются, как в куче навоза…

Наука им помогает, машины. Вот это и плохо. Там, как говорится, и невиновного виновным сделают, а уж если согрешил — пиши пропало!.. И к тому же у них собаки — сущие дьяволы. Тебя, например, спрашивают: виделся ты с таким-то? Ты думаешь, что тебя не заметили, когда ты с ним разговаривал. Запираешься. Они зовут собаку, говорят ей что-то на ее собачьем языке, она обнюхивает тебя, обнюхивает одежонку того, которого ты якобы и во сне не видал, и прыг тебе на грудь. Значит, врешь! Вот приведут такую собаку к нему, к Юрталану, и попробуй тогда докажи, что не видел и не знает Астарова сына.

Он бледнел от страха, и в душе его усиливалась старая неприязнь к ученым. «Они испортили мир!» — злобствовал Юрталан. Он полностью соглашался с дедушкой Крыстаном Куцпанайотовым, когда тот говорил в кооперативной кофейне, что, с тех пор как появились ученые, нет больше ни урожаев, ни порядка. «Вот, — негодовал он про себя, — не выдумай адвокаты этих законов, меня бы вызвали только в общину и в околийское управление, я угостил бы начальство, и все было бы шито-крыто…»

Измученный страхами и мыслями, Юрталан так и не сомкнул глаз. Только на закате они тронулись домой, — он хотел въехать в село затемно, потому что ему казалось, что люди уже знают о пропаже мальчика, и если он вернется засветло, все, кому он попадется на глаза, бог знает что о нем подумают…

Подъехав ближе к селу, Юрталан оставил на возу одного Стойко, а сам пошел домой садами.

— Меня не спрашивали? — едва ступив в кухню, шепотом спросил он жену, пожелтев как стерня.

— Кто тебя будет спрашивать?

— Мало ли кто! — пробормотал он себе под нос, разозленный ее бестолковостью.

— Никто не спрашивал, — повторила жена, повернувшись к нему. — Да и зачем — ты ведь ни с кем не уговаривался.

— Эх ты, гусыня! — свирепо бросил он жене и отошел, но не стерпел и опять спросил: — А о том… не слыхала?

— Нет, ничего не слыхала… Я и не выходила никуда.

Юрталан поглядел на нее с сожалением и злостью и, тяжело вздохнув, зашагал к воротам.

— Господи, боже мой, — взмолился он, беспомощный и подавленный, — помоги мне и на этот раз!..

А в селе уже заговорили о пропавшем мальчике. Прождав его до полуночи, родители всполошились и стали бегать по соседним домам. Будили мальчишек, его товарищей, расспрашивали со страхом и надеждой, не знают ли они, где Томик. Заспанные ребятишки отрицательно мотали головенками и опять роняли их на подушку.

Некоторые до полудня были с ним вместе — пасли скотину у Калинтановой мельницы, но потом Томик ушел со своей коровой к роще. Сказал им, что погонит ее на их кукурузное поле, — там, мол, и она подкормится, и он испечет себе початок. Гочо кинулся к роще. Он бежал, задыхаясь от волнения, и про себя грозился выпороть сына, как только его найдет. На вспаханном соседском участке он увидел привязанную корову. Она спокойно лежала и кротко пережевывала жвачку. Перед ней валялись объеденные и ослюнявленные кукурузные стебли. Видно было, что они срезаны недавно.

«Может, уснул где-нибудь?» — подумал озабоченный отец.

И он стал обходить соседние поля, заглядывая под каждое дерево, всматриваясь в каждый куст, вздрагивая перед каждой кучей земли. Обошел и верхний край рощи, время от времени звал сына и долго прислушивался, охваченный тяжелыми мыслями и мрачными предчувствиями, вернулся к корове, отвязал ее и медленно погнал к селу.

Некоторые из соседей успокаивали его, уверяя, что мальчик просто убежал куда-нибудь и, когда как следует проголодается, вернется домой.

— Только бы вернулся! Увидите, что я с ним сделаю! — грозился Гочо.

— Да не говори ты так! — упрекала его жена, растрепанная и бледная, измученная бессонницей и горем.

— А ты сама его не бранила? — спросила ее соседка.

— Нет, сестричка, нет, не бранила! — оправдывалась она. — Позавчера он принес полторбы груш, чужих груш, у нас таких нет; ну, я отругала его маленько, другой раз, говорю, не смей приносить мне таких подарков, и высыпала груши поросенку, вот и все.

— Что-то здесь нечисто, узнать бы только, в чем дело, — сердился Гочо.

— Может, в колодец свалился! — высказала догадку мать, и ноги у нее подкосились.

— Ты придумаешь! — выбранил ее Гочо. — В колодец! Чепуху мелешь.

В уме у него промелькнули все колодцы на окрестных полях, и холодный пот выступил на лбу.

До середины следующего дня он обходил эти колодцы, спускался по камням до самой воды, всматривался, проверял палкой дно и, ничего не обнаружив, вылезал, чуточку обнадеженный.