Избранное. Том первый

Целую горсть дурмана она приберегла на случай, если настой в склянке испортится, так чтобы можно было заварить еще… Только бы та расхворалась, сука этакая…

Проходили дни, недели, а Тошка все хлопотала, все работала, ничего ей не делалось. Лишившись тулупчика, она словно еще больше закалилась, — даже насморка у нее ни разу не было. Иван слег, Пете слег, несколько дней и старуха охала, как избитая, а Тошку ни разу и не знобило.

«Что ж мне с нею делать? — раздумывала старуха. — Как мне ее со свету сжить?»

В чуланчике с лета валялись две посконных попоны. Они были выбиты, вычищены, но старуха развернула их, рассмотрела и вынесла на двор.

— Невестка, — сказала она Тошке, — сполосни-ка их холодной водой, забыли про них с лета, а ведь это все-таки добро, они еще пригодятся…

— Да я же их стирала, мама, — отозвалась Тошка, покраснев от смущения. — Стирала вместе с мешками и большой шерстяной подстилкой.

— Ты их только сполосни, грязноваты они мне показались, — пробормотала старуха.

«Не терпится ей, злодейке, так и норовит побольше работы на меня взвалить!» — с раздражением подумала Тошка. Но перечить свекрови не стала, а взяла попоны и понесла их к колодцу. Полдня она мочила их в колоде, потом выстирала, снесла к плетню, ограждавшему садик, и развесила там на просушку. Руки ее покраснели, но ей не было холодно. Она даже вспотела от тяжелой, долгой работы.

Старуха все ждала, что сноха сляжет, заболеет, расхворается, но та даже не чихнула. И, как назло, щеки ее день ото дня округлялись и розовели. Еды не хватало, но она была неразборчива на еду; как говорится, не просила ни жареного, ни пареного. Если не было горячей пищи, она ела лук-порей, если не было лука, ела только хлеб. И не смотрела, черствый он или свежий, выпечен ли из кукурузной муки с примесью ячменной, или из одной кукурузной. Хоть десять раз на стол накрывай, никогда она не говорила: хватит, больше есть не хочется…

День был ясный, холодный. Порывами дул ветер, но трудно было сказать, откуда он дует, сильный он или слабый, так как дым из печных труб стлался как-то лениво; лишь время от времени он быстро взмывал вверх и исчезал где-то над оголившимися деревьями. Холод пронизывал людей сквозь кафтаны, куртки, пальто; носы у них краснели, щеки пылали, как пионы.

Старуха пряла у окна, то и дело поглядывая на двор. И когда Тошка вышла из дома, чтобы убрать со двора какую-то утварь, старуха отложила веретено и выглянула в окошко.

— Денек-то погожий выдался, надо бы сделать одно дело, а Иван опять пошел шляться по этим проклятым кофейням…

— А что такое, мама? — спросила Тошка. — Может, я могу сделать?

— Можешь, почему не можешь, — ответила ей свекровь. — Да только раз уж есть мужчина в доме, так нечего тебе мужским делом заниматься, хватит и женского… Вот завтра скажет он: дай рубашку, дай штаны. А ведь не спросит, его ли ты работой занималась, или своей…

— Э, ничего, сделаю, — стояла на своем Тошка.

— Знаю, что сделаешь, невестка, знаю, да и дело-то не бог весть какое трудное, а все-таки… Не сидится ему тут, не заботится он о доме, вот что мне горько… Надо бы в кухне стену обмазать, ту, что выходит на двор Малтрифоновых, порази их, господи… Вода с ихней крыши прямо на нашу стену льется… Всю поразмыла; того и гляди обрушится навес, вот мы и не будем знать, что делать… Сколько раз я Ивану про это говорила. Да он, лентяй, все только обещает: «Поправлю, обмажу», — а делать ничего не делает… Вот опять как польют дожди и…

Старуха говорила с раздражением, размахивая веретеном и показывая пальцем на стену кухни. Но она не поднимала глаз — ни разу не взглянула на сноху. Да и воркотня ее на Ивана звучала как-то неискренно.

— Могла бы я, так сама бы сделала, да силушки не хватает, остарела…

— Я сделаю, мама, — отозвалась Тошка, — только ты мне скажи как.

— Сделаешь! Твоя ли это работа, чтобы ты за нее бралась… Мало мы мотаемся день-деньской, чтоб нам еще стены обмазывать… Ты только размешай глину, ту, что Иван привез, а когда он придет, я его самого заставлю обмазать… Только бы глина была размешана…

— Сейчас размешаю. Всю, что ли?

— Всю, всю, — ответила старуха, притворно недовольным тоном скрывая свою радость. — Много ли ее?.. И куры перетаскали, и мы сами понемножку брали из кучи, и… можно сказать, почти ничего не осталось… Да если и лишнее окажется, так он потолще обмажет — покрепче будет.

Тошка поставила принесенную со двора утварь в кухне, налила воды в медное ведро и, взяв мотыгу, пошла к тому месту, где по земле была разбросана глина. Она разбила комки, собрала их в кучу, разрыхлила, потом выкопала в середине ямку и стала наливать в нее воду. Наливала и размешивала мотыгой, наливала и размешивала. Когда глина размокла, старуха вышла из дома и подошла к снохе.

— Ногами, молодка, ногами надо! А мотыгой и до завтрашнего дня не управишься. Вот как плотники месят — и быстро и хорошо. Ногами размешай — тогда она не хуже сукновальной глины мазаться будет.

— Да ведь холодно, — еле разжав губы, проговорила Тошка.