Избранное. Том первый

Но дома ее встречала Тошка. Встречала здоровая, стройная, красивая. «Эх, — думала старуха, — ни о чем она не заботится, работает молча, а видать, что на душе у ней весело. Год идет себе да идет, а добро лежит, и никто не смеет даже иголки из него вытащить. А все закон, чтоб ему пусто было!» — бранилась про себя старуха. Без согласия Тошки никто не может ничего продать, она распоряжается и долей своего ребенка. Ждет, только того и ждет, чтобы хороший кусок упал ей в руки, как спелая груша… А что другие маялись, что другие души свои, как в пекле, жгли, чтобы это добро нажить, на это ей наплевать — пускай их хоть собаки сожрут. Должно быть, Тошка и Минчо, мужа своего, позабыла… Да и на что ей помнить его, на что тосковать по нем?.. Для нее мужей хва-а-атит…

Эти мысли сводили старуху с ума, и она сжимала кулаки. Ей не терпелось вскочить, схватить дубинку и заорать:

— Вон, сука коростовая! Вон, голодранка паршивая! Что в приданое принесла, с тем и уходи!

Но этого она не могла крикнуть. Это было невозможно. Оставалось только смотреть да терпеть, мучаться да молчать… И горше всего ей было то, что приходилось изменять голос, притворяться кроткой, доброй, смирной. Она называла Тошку «невестка», а сама думала: «Чтоб тебе в могиле невеститься!» Звала ее: «Иди домой, давай маленько поедим!» — а в душе говорила: «Яду бы тебе нажраться, сука ненасытная!»

Сидя за веретеном, старуха часто задумывалась и представляла себе, как она выгоняет из дому сноху, а та просит позволения остаться хоть еще на одну ночь, хоть еще минуточку побыть с Пете, умоляет отдать ей только ребенка… Но закон, проклятый закон! Если бы только их вовсе не было, этих законов!..

Иногда старуха спохватывалась: «А кабы не было законов, так на что бы мне ее выгонять? Слушалась бы она меня, работала бы, никто бы ее тогда и не тронул…»

27

Пошел первый снег. Пете посмотрел в окошко, подпрыгнул и закричал:

— Пойду медведя слеплю! Пойду медведя слеплю! — И бросился к двери.

Тошка схватила его за руку и потащила в дом.

— Ничего ты не будешь лепить! Не во что ноги обуть, так куда же ты пойдешь, баловник? Сиди дома, а то еще простынешь…

— Мы с ним силки сделаем, — сказал Иван.

Пете вырвался из рук матери.

— А что будем ловить, дядя?

— Воронов.

Иван говорил о силках, а думал о Тошке и своей земле. Давно уже, со времени своего возвращения из Пловдива, думал он об этом, и с каждым днем мысли его прояснялись. С Тошкой он еще не мог держаться по-прежнему, — его все еще грыз червь страха перед проклятым разделом, но он уже знал, он уже сам убедил себя, что глупо ненавидеть невестку и сердиться на нее. И она человек, и она имеет право жить. К чему ненавидеть друг друга, если от этого все равно никакой пользы нет? Положим, останутся у него эти десять или двадцать декаров земли, разве это поможет выбиться из нужды? Живут в селе люди, у которых больше земли, чем у него, а ведь и они гнут спину за гроши, и у них нет ничего за душой. А если он сцепится с Тошкой из-за раздела, что о нем будут говорить? Скажут: «Людей жалеет, берется белый свет исправить, чужое добро между людьми разделить, а за какой-то клочок земли невестку свою хочет слопать вместе с тряпками ее!..» Так и скажут. И правильно. То же самое твердил ему Димо. Они тогда сидели на вокзале в Пловдиве. Долго ждали поезда. И все время говорили о замужестве Тошки и разделе.

— Сколько получит она по закону? — рассуждал Димо. — Столько, сколько пришлось бы на долю ее мужа. Конечно, бабенка она красивая, да и ребенок у нее один, значит она себе легко мужа найдет… А если б она почему-нибудь стала калекой, если б осталась с четырьмя-пятью детьми? Куда бы ей тогда деваться? Как жить? Деревенская женщина — кто она такая? Рабыня. Батрачка в доме. Никуда не смеет пойти, ничего не смеет сделать, а уж вдовы — сам знаешь, как на них смотрят…

Димо хотел еще что-то сказать, поговорить о положении женщин вообще, но ему не хватало слов; да и самому не все было ясно. До того, как пойти по стопам Минчо, он смотрел на свою жену как на рабочий скот: ни на базар ее с собой не брал, ни в гости с ней не ходил, а если, бывало, туго ему приходилось, так и колотил ее. Дружба с Минчо его изменила; кроме того, он прочел одну книжку о женщинах. В этой книге он многого не понял, но одно засело в его голове: к женщине надо относиться по-человечески.

— Дай бог здоровья Минчо, — благословляла его Вела. — С тех пор как Димо с ним водиться стал, и я свет увидела…