Избранное. Том первый

Все время, пока она лежала в жару, Иван не отходил от нее, спрашивал, не надо ли ей чего, суетился без толку, не зная, что делать. Тошка смотрела старухе в глаза, всячески старалась ей угодить, то и дело приносила ей что-нибудь — то питье, то мазь, то припарки. Старуха все принимала, но ни разу не сказала снохе доброго слова, ни разу не обрадовала ее ласковым взглядом. Тошка это видела, и острая боль колола ей сердце. «Чем я ей досадила, в чем ей поперечила?» — недоумевала она, роясь в своей памяти. Она все помнила со дня своего замужества и до нынешнего, но не могла вспомнить ни одной своей вины, ни одной… Так за что же свекровь так смотрит на нее?

Как только старухе стало лучше, она запретила домашним за ней ухаживать. Даже попыталась встать, но Иван запугал ее:

— Лежи, а то ведь болезнь и вернуться может.

— Неужто может?

— Может, и тогда тебе уже не встать, так ты и знай.

— Ох, лучше бы мне лечь в нее, в черную-то, я бы тогда отдохнула, — запричитала старуха печально и певуче. — Помереть легко, когда все у тебя налажено. А когда так, как у нас…

— Лежи, лежи! — шутливо отозвался Иван. — Помирать-то всякий умеет… А ты поживи попробуй…

Старуха опять легла. И лежала, пока совсем не выздоровела.

30

С тех пор, как умер Минчо, прошло семь месяцев. Лежа в постели, старуха пересчитывала их по пальцам. До годовщины осталось еще пять. Вот минуют и они, и не заметишь, как пролетят. Справят по умершему поминки, а потом сноха найдет себе мужа, подхватит свое барахло и уйдет. А уж если уйдет она из дома, иди гоняйся за ней — ничего с ней больше не сделаешь. Вернуться-то она вернется, да вернется, чтобы душу из них вынуть. И как войдет во двор, не поглядит на тебя как свой человек, а наступит тебе на шею и сдавит ее: «Раздел!» — скажет.

Старуха металась на постели, тяжело дышала, погруженная в свои мысли и страдания. Дни шли, а она все ждала, все собиралась что-то сделать. Но так ничего и не делала, сидела сложа руки…

«Да что же делать, господи боже мой! — думала она, ломая пальцы. — Что делать, коли все против нас!.. Налаживаешь и думаешь одно, а получается другое. Только все жду да жду: вот она сляжет, проклятая, вот разнедужится, а она хоть бы что, ничего с ней не поделаешь. Сама свалилась, еще немножко — кончилась бы раньше времени… И больше не знаю, как быть, запуталась».

Мариола стала нервной, беспокойной, суетливой. Все ей казалось, что она что-то позабыла. При виде Тошки глаза ее загорались, на язык просились злые, оскорбительные слова. И как она ни сдерживалась, стараясь не вымолвить ни одного резкого слова, все-таки два-три раза изругала сноху. Иногда она заводила речь о том, о чем ее никто не спрашивал да чего никак и не следовало говорить. И постоянно твердила про землю, про имущество, рассказывала, как они с мужем все это покупали да как мучились. А то вдруг накидывалась на Тошку за то, что та не убрала лопаты или поставила корзину не туда, куда следовало. Раза два-три Иван слышал эти придирки, и сердце у него щемило.

«Неужто она опять за свое принялась? — в страхе спрашивал он себя, повесив голову. — Или она всегда была такая, только я этого не замечал, многого не слышал?»

Что же делать? Пойти к матери и поругаться с ней? Упрямая она, самодурка, не послушается, не посмотрит на него. Вот разве только испугать ее, сказать, что про них опять все село судачит… Ведь если она чего и боится, так людских толков. А не боялась бы, так уморила бы Тошку, как собаку, выгнала бы ее из дома…

Но чем больше злилась старуха, тем добрей и внимательней относился к невестке Иван. И не для того, чтобы досадить матери или выслужиться перед людьми. Просто он уже примирился с разделом так же искренно, как если бы Минчо был еще жив. Порой ему было тяжело думать о том, что у него останется так мало земли, но он только пожимал плечами: ничего не поделаешь, из собственной кожи не вылезешь. Худо ли, хорошо ли, а уж как-нибудь проживет он свой век. Да и не всегда все будет так, как теперь; жизнь, такая плохая, запутанная, когда-нибудь наладится и для бедняков. Не все же одним Ганчовским наслаждаться!..

Сознавая все это, сознавая свое бессилие, Иван уже не беспокоился о замужестве Тошки и разделе. Хозяйственные заботы, деревенские и общественные дела — все это отвлекало его внимание от мыслей о том, как ему пропитаться в будущем. «Мама передаст мне свою долю, — успокаивал он себя, когда его все-таки тревожили эти мысли. — Ну, мне и хватит, проживу как-нибудь…»

И он уже решил, как только начнется весна, достать денег, пусть под проценты, пусть заложив часть земли, но достать, чтобы уладить хотя бы это дело. Нельзя откладывать передачу ее доли, думал он, ведь всякое может случиться. Мать день ото дня слабеет, тает как свечка, и не заметишь, как угаснет. А так — разделятся они, и видно будет, кто сколько возьмет и что кому останется.

И правда, старуха очень ослабела. А после болезни и совсем на нет сошла. Она едва волочила ноги и все вздыхала и стонала… Ноги у нее подкашивались, руки дрожали, она не могла и ложки супа до рта донести.