Избранное. Том второй

Казак рванулся еще раз и сдался — скорее от страха, чем от бессилия. Веревка крепко стянула руки, затем кто-то набросил ему на голову грязную тряпку, а другую сунул в рот и, тяжело дыша, отошел в сторону.

Он услышал скрип и почувствовал, как невидимая сила потащила его вверх. Мускулы напряглись, он захрипел, зашатался и, не сумев связанными ногами коснуться земли, повис в воздухе всей тяжестью своего крепко сколоченного тела. Напрягая мышцы, он некоторое время висел как на турнике, как бы хвастаясь выносливостью и силой рук. Но мускулы вскоре не выдержали напряжения, веревка безжалостно впивалась в тело, боль с каждой секундой становилась все страшней и невыносимей. Кто-то снова щелкнул, и желтое пятно света ударило по глазам сквозь грязную повязку. Он даже разглядел в дыры склонившуюся над ним фигуру.

— Скидывай пояс!

Размотали сначала одну, потом другую половину пояса. Один из полицейских дернул завязку шаровар, и Казак ощутил, как спертый воздух обвевает бедра.

— Ша-гом марш!

Что-то тонкое, гибкое и жгучее впилось в ягодицы. Он скрючился, как повешенный в последних судорогах, вскрикнул и обмяк. Мускулы расслабли, суставы хрустнули будто под прессом, в глазах заплясали зеленые кружочки, которые превращались в большие желтые пятна.

А тонкие жгучие змеи взвивались ниже пояса, встречались, переплетались, снова набрасывались разом или одна за другой, с равными промежутками, как молоты в кузнице.

Сколько времени все это продолжалось, Казак не знал. Он потерял представление о времени, лишь стонал страшным голосом, то метался, как рыба на суше, то бессильно повисал, вытянувшись, как труп.

Усталые, насытившиеся, точно хищники, которым досталась долгожданная жирная добыча, мучители прекратили истязание и вышли на воздух. Казак слышал, как тяжело и глухо грохнула широкая дверь, и его обступила жуткая, убийственная пустота. Неужели его так и оставят? Сколько ж ему висеть?.. Эти вопросы шевелились в его измученном, помутившемся рассудке, пробуждая трепетный ужас. Лучше бы повесили за шею и покончили разом…

Вся нижняя половина тела горела, в ушах гремела дикая, зловещая музыка, острая боль раздирала суставы, мышцы, жилы… В горле пересохло, губы потрескались. Как избитая до смерти собака он лизал влажную от собственной слюны тряпку, но от этого становилось еще хуже…

Дверь снова хлопнула, и знакомое желтое пятно бледного света ударило в глаза.

«Кончились муки», — подумал Казак, когда услышал чьи-то шаги за спиной. Вошедший первым делом натянул на него шаровары, небрежно завязал их, намотал кое-как обе половинки пояса, и, разразившись самой грязной руганью, какая только есть в болгарском языке, обхватил Казака пониже плечей и повис на нем.

Казак завопил пронзительно и страшно. Плечи глухо захрустели, руки вытянулись и вывернулись из суставов, как воробьиные крылышки. Острая боль от паха прошла по всему телу, раскроила грудь, мутной огненной волной ударила в голову и откатилась обратно. Он не потерял сознания, хотя на нем не осталось живого места, словно с него острыми железными гребнями сдирали мясо…

Долго ли висел на нем неизвестный палач?

Казак потерял представление о времени. И когда его ноги, опутанные предательской толстой веревкой, снова коснулись пола и сам он растянулся на нем, как тяжелая мокрая тряпка, острая боль все еще безжалостно жалила его…

10

Калитка бесшумно приоткрылась, и чья-то большая голова с опаленными волосами заглянула во двор. У знакомого покосившегося домишки двое ребятишек плескались в длинном каменном корыте, возились и жаловались друг на друга:

— Маааа-мааа! Ну скажи ему!

— Сейчас я вам покажу! — с досадой пригрозила им с гумна мать.

— Что он ко мне пристаё-от! — жаловался старший.

— Врет он!

— Обоих отшлепаю, ослы окаянные!

Мать вышла глянуть на детей, увидела опаленную, большую голову и отвернулась. В тот же миг из-под навеса выскочил маленький неказистый человечек и бросился стремглав к калитке, подхватывая концы длинного распустившегося пояса.

— Казак! Братишка! Ты жив?

— Жив, Найдю. А ты?

— Вот он я! — выпятив грудь, сказал Найдю и, пожимая обеими ладонями могучую, мозолистую руку Казака, потянул его во двор. — Наконец-то пришел!..

— Пришел…

— Так… так… Ну, а что нового?

— Привет от политзаключенных…

— Спасибо, спасибо… Как они там? Держатся?

— Держатся.

— Хорошо, хорошо… Другие новости из тюрьмы?

— Бодрость духа.

— Молодцы… А у тебя как настроение?

— Тоже бодрое…

Найдю впервые в жизни так расчувствовался. Он не отпускал огромную, мозолистую руку Казака и издали походил на ребенка, который первым встретил всеми любимого человека.

Под навесом сидела жена и коротким вальком домолачивала пшеничные колосья.

— Это Казак, — сказал он, подводя к ней гостя. — Узнала?

Женщина, опершись на левую руку, проворно встала, бросила валек и подошла ближе.

— Узнала, как не узнать… Ну что ж, добро пожаловать!

Казак поздоровался с ней, что-то смущенно пробормотал и посмотрел на них обоих. Его переполняло радостное волнение. Впервые его встречали в чужом доме как своего, как дорогого, близкого сердцу человека.