Избранное. Том второй

Стадо с ревом и блеянием, толкаясь, прошло по узкой улочке села, и в густом облаке пыли за ним показалась новая повозка с железными осями и размалеванными боковинами. Перед церковью повозка остановилась. Мужики, из тех, что полюбопытнее, вышли из магазина и сельской управы и принялись ее разглядывать — в их селе не было таких вот крепких, новых, расписных повозок. Откуда и зачем появилась она здесь в это неурочное время, стало ясно, когда с повозки спрыгнул Тинко Тонковчанче и с поводьями в руках повернулся к крупным, белым волам. С повозки сошел еще один человек — в длинном шерстяном балахоне, похожем на рясу, выгоревшем, потертом и грязном от долгой носки. Из-под высокой облезлой шапки незнакомца свисали давно не мытые и не стриженные волосы, сплетаясь на щеках с густой черной бородой. Монах — не монах, но и на нормальных людей вроде не похож. Тодор Аврадалия, первым подошедший к повозке, остановился, насмешливо смерил взглядом незнакомого приезжего, повернулся к Тинко и, слегка подмигнув ему правым глазом, показал головой влево:

— Эй, Тинко, а этого приятеля ты где откопал?

— В монастыре, — громко ответил Тинко, хотя незнакомец мог его услышать.

— В Бачковском?

— Нет, в «Святой Петке».

Аврадалия подозрительно и недружелюбно взглянул на странного человека из монастыря, закурил и, помолчав немного, опять двинул головой в его сторону:

— И что? В помощники себе взял?

— Человек он бедный, пусть помогает, — сказал Тинко и добавил жалостливо: — Он глухонемой.

Но глухонемой как будто понял, что говорят о нем, потому что осторожно повернулся и хитро оглядел неуклюжую фигуру Аврадалии.

— А как же дед Ганчо? — уже громко спросил Аврадалия, поняв, что гость не слышит. — Выгонишь, что ли?

— Зачем мне его выгонять? — пожал плечами Тинко. — Не выгоню. И он будет с нами ходить.

— Так втроем тебе какая ж выгода? — лукаво заметил Аврадалия.

— Эх, дядя Тодор, — укоризненно взглянул на него Тинко. — Неужто и ты из тех, что болтают направо и налево, будто мы все, что соберем для монастыря, делим между собой, а?

— Я этого не говорю, но, чай, кое-что и вам остается.

Тинко помолчал, поджидая, когда подойдут другие, покачал головой, поджав губы, и лишь тогда обратился к Аврадалии, который спокойно стоял, глядя на него.

— Видишь этого человека? — подняв свою тонкую кизиловую палку, Тинко показал на глухонемого. — Божий человек, грех говорить при нем такие вещи.

— Человек как человек, как и мы с тобой, — недоверчиво усмехнулся Аврадалия.

— Как и мы с тобой? — аж затрясся Тинко. — Да мы недостойны и шнурки развязать на его ботинках. — И он поглядел на ноги божьего человека, обутые в грубые, пыльные башмаки. Все вокруг тоже повернулись к глухонемому, рассматривая его обувь, оглядели его пристально с ног до головы и переглянулись. — А знаешь, как его уважают в монастыре! — совсем распалился Тинко. — Святым его почитают, не знают, куда и посадить…

— Уж не потому ль тебе его дали? — ехидно поинтересовался Ганчо Панайотов.

— Зачем? Он сам пошел! — обиделся Тинко. — Хочет работать, помочь чем сможет… А я каждый год трачу время, гоняю своих волов и какая мне от этого прибыль?..

— Да кто ж тебя заставляет? — с притворным удивлением развел руками Аврадалия.

— Кто?! — вскипел Тинко. — Кто? Нет, вы подумайте! Кто? — он задыхался, но не от возмущения. Просто не знал, что ответить. И вдруг указал рукой вверх. — Это он меня заставляет ездить, понял? Езжу, потому что совесть у меня есть, потому что я христианин, потому и езжу…

Аврадалия левой рукой почесал свое правое ухо, исподлобья взглянул на него и усмехнулся, скривив губы.

— У тебя н-никакой прибыли, — он нарочно заикался, — а у нас портки драные…

Люди, столпившиеся вокруг, громко рассмеялись. Тинко знал, что он одет во все новое и всегда так ходит, опрятный и чистый, но все же невольно глянул на свои широкие летние шаровары, обшитые в несколько рядов шнуром.

— На, гляди, пять лет в них хожу! — он ухватил правую штанину у кармана и тряхнул ею.

— Я вот ношу свои два года, а они уже все порвались, потому что я в них работаю, — вмешался в спор и Пеню Гогов.

Тинко поглядел на него — шаровары у Пеню и впрямь были вылинявшие, латаные-перелатаные.

— Ну что за народ! Все-то вам не так, если вздумаете позлить человека, — попытался он свести все к шутке и, сложив ладони, взглянул на небо: — Вот, бог мне свидетель…

— Слушай-ка, Тинко! — пошел вдруг на него грудью Аврадалия. — Уж мне бы ты не рассказывал! Я тридцать лет вас знаю — сначала отца твоего, а теперь вот десять лет и тебя — все ездите из села в село, не работаете, и ездите не с пустыми руками, на телеге да на волах. Так что, только ради монастыря и стараетесь? Себе неужто хоть чуток не оставляете?

Тинко повернулся и озадаченно уставился на него: на прямой вопрос нужно было и прямо отвечать. Люди вокруг ждали, откровенно ухмыляясь. Было ясно, что и они думали так же, и они подозревали, что он нечист на руку.

Не дождавшись ответа, Аврадалия лукаво подмигнул и махнул рукой.