Избранное. Том второй

— Это бог-то тебе свидетель? — с нажимом спросил он. — Так ведь ты и по ночам ездишь, и дома, бывает, сидишь, и по лесам проезжаешь — о каком же свидетеле ты тут болтаешь, а? Кто считал твои мешки с зерном, кто взвешивал шерсть и хлопок, фасоль и сало? Я все помню!.. И если по правде говорить, отец твой был гол как сокол, а как связался с этими монастырями, так и разбогател, накупил себе всего, сына вот выучил. Да и ты вроде хозяйством своим не занимаешься, а все нарядный ходишь да выбритый, и деньжата у тебя водятся, и дом свой обставил… Ну-ка скажи, как это может быть, а?

Тинко словно к земле прирос и только смотрел на него — бледный, вспотевший, смущенный, с пересохшим горлом. Многие уже давно намекали ему, но чтобы вот так, в лоб, спрашивать об этом… Да и что отвечать, как начать, в шутку или всерьез?

— Ну, Тодор! — произнес он дрожащим голосом. — Уж от тебя я таких слов не ожидал…

— Да ладно, — тронул его за плечо Аврадалия. — Я не завидую тому, что ты разбогател, дом поставил, детишек учишь. Эх, да разве мало таких, которые и больше вашего грабастают да богатеют. Я что хочу сказать — уж раз ты ходишь по домам и дары собираешь для монастырей, так не думай, что все мы дураки набитые, не понимаем, сколько доходит до монастыря, а сколько исчезает по дороге…

— Да ты хоть соображаешь, что говоришь? — разозлился Тинко. — Я ведь и в суд могу на тебя подать, вон и свидетели есть…

— В суд? — Аврадалия вздрогнул, плюнул на недокуренную цигарку и с ожесточением вдавил ее в землю своей черной, потрескавшейся босой пяткой.

— Ну, будет! Анафема дьяволу! — пошел на попятный Тинко.

— Под суд меня отдаст! А ну попробуй! — решительно пошел на него Аврадалия. — Отдай! Тогда поглядим, чья возьмет! — Он подошел еще на полшага и угрожающе поднял указательный палец правой руки: — То, что я тут говорил, я говорил тебе по-дружески… В суде-то я и еще кое-что порасскажу… Ты, сынок, не думай, что мы лыком шиты… Эхе-хе!

— Ну что ты там будешь рассказывать! — поднял голову Тинко, смущенный и сбитый с толку.

— Это мое дело, — снова огрызнулся Аврадалия и закурил новую цигарку.

Увлеченные ссорой, люди совсем забыли о глухонемом. Только Пеню изредка поглядывал на него. Тот стоял, облокотившись на повозку, мрачный, неприступный и сердитый. Его глаза, черные и пронзительные, блестели. Он глядел на Аврадалию, глядел с ненавистью и злобой, но на лице его не дрогнул ни один мускул. Иногда он переводил взгляд на Тинко, но и тогда смотрел все так же строго и серьезно. Понимал ли он, о чем шел спор? Догадывался, почему сцепились Тинко и Аврадалия? Пеню даже не думал об этом. Но он знал, что глухонемые обычно бывают очень хитрыми и понятливыми…

Тинко сообразил наконец, что они зашли в своем споре слишком далеко и стал думать, как остановить эту свару. Он отвернулся, огляделся, поискал кого-то глазами и спросил у Димитра Плахова:

— А дед Ганчо где?

— Да сегодня он здесь вроде не появлялся, — ответил Димитр, кивнув на церковь.

— Явится, никуда не денется, — отозвался Юрдан Тончев. — Как раз по расписанию его час подходит рюмку-другую пропустить.

Дед Ганчо пришел, когда Аврадалия с видом победителя направлялся к магазину. Вслед за ним потянулись и другие крестьяне, довольные и ухмыляющиеся.

— Эй, Тинко! — пошатываясь на своих кривых ногах, спросил дед Ганчо. — Ты давно меня ждешь?

Он еще издали улыбался своим беззубым ртом, подойдя, сердечно пожал Тинко руку и, взяв в руки поводья, повел волов с повозкой к своему дому. Так у них было заведено издавна: дед Ганчо отводил повозку к себе, кормил волов, а рано утром начинал собираться в путь — просить у добрых людей дары для монастыря. Они ходили из дома в дом, кланяясь, брали все, что им давали, — пшеницу, ячмень, кукурузу, сало, жир, шерсть, хлопок… Они таскали мешки, сумки, бидоны, горшки, ящики… Обычно с Тинко и дедом Ганчо ездил и кто-нибудь из церковных попечителей. Тинко и им выделял кое-что, иногда подбрасывал лев-другой, но без попечителей не ездил — так им больше верили… Правда, в последнее время люди как-то поостыли, давали все меньше и меньше, да и то с ворчанием, а порой, только выглянув из ворот, уходили, ругаясь… В последние два года Тинко стал брать с собой Димитра Плахова. Но все, что удавалось собрать, они оставляли не у деда Ганчо, как следовало бы, а у Геню Хаджикостова. Тинко там и ночевал. Дед Ганчо знал об этом, поэтому и сейчас он не обернулся посмотреть, куда пойдет Тинко и что будет делать.

— Эй, дед Ганчо, погоди-ка! — неожиданно крикнул Тинко старому церковному служке.

Дед Ганчо махнул волам, чтобы остановились, и подпер дышло плечом. Но Тинко не стал кричать издали. Он подошел ближе и, кивнув на глухонемого, сказал:

— И этого человека надо бы устроить.

— А кто он? Откуда?

— Из монастыря… Гость.

— А чего ему здесь надо? — чем-то обеспокоенный, спросил дед Ганчо и повернулся к гостю, который, словно тень, шел за повозкой.

— Я его привез… Мне он нужен, — сухо объяснил Тинко.

— Ну что ж, ладно, коли так, — недовольно буркнул Ганчо.