Избранное. Том второй

— Глухонемой он, — добавил Тинко. — Так-то он смирный, послушный. Прямо святой… В монастыре с ним считаются больше, чем с самим игуменом…

Дед Ганчо снова взглянул на глухонемого, видимо, успокоился и, тронув волов с места, громко сказал, стараясь перекрыть грохот повозки:

— Да чего там, найдем ему место…

2

Повозка была загружена собранными для монастыря дарами, и дед Ганчо, упираясь в дышло, пытался остановить запряженных волов. Рядом с ним, задумчиво глядя в землю, стоял глухонемой. Все это время, пока они собирали дары, он шел рядом с повозкой, сосредоточенный, осторожный, собранный. Димитр Плахов и дед Ганчо брали дары, складывая их как попало, а Тинко низко кланялся людям, передавая им поклоны от монастыря и его патрона так, будто еще вчера они сидели с ним за одним столом, спрашивал о видах на урожай, о здоровье детей, о свадьбах и крестинах, благословлял, благодарил, а потом представлял гостя.

— Из монастыря! — показывал он на него. — Ну прямо святой, старый игумен считается с ним больше, чем с самим владыкой… Глухонемой от рождения, бедный человек, но бог дал ему силу постигнуть то, что мы, говорящие, понять не можем…

Люди с недоверием глядели на этого странного человека из монастыря. И в самом деле, кто он такой — немытый, лохматый, в грязном шерстяном балахоне в такую жарищу?.. Вообще-то монастыри подбирали таких вот убогих людишек, но Тинко-то зачем потащил с собой этого?..

Недоверчиво глядел на него и Геню Хаджикостов, с которым вот уже целый час Тинко о чем-то шушукался на террасе его дома. Геню с важным видом потягивал из своего янтарного мундштука, разукрашенного тонкими серебряными колечками, и время от времени кивал головой. Но вот Тинко склонился к самому уху Геню, и того до такой степени захватило то, о чем говорил ему Тинко, что он забыл и про свою сигарету, которая успела прогореть почти до половины. Со своей всегдашней полуулыбкой на лице, любезный, внимательный и сладкоречивый, Тинко, кажется, сумел в чем-то убедить Геню, потому что похлопал его по плечу и, взяв под руку, повел к повозке, которая уже стояла запряженная в центре двора Хаджикостовых. Улыбнувшись еще шире и еще угодливее, чем обычно, Тинко кивнул на глухонемого.

— А наш гость хочет здесь остаться — понравилось, видно.

— Какой гость? — испуганно повернулся к нему Геню.

— Глухонемой.

— В доме нельзя, Тинко, ты же видишь! — быстро ответил Геню.

— Да кто ж говорит, что в доме? — засмеялся Тинко. — Хочет в вашем селе остаться… Я вот думаю, где бы ему найти местечко? Ночевать только…

— Где? — мучительно старался сообразить Геню. — Откуда мне знать! Кто ж решится взять к себе… такого…

— Да нет, к людям его нельзя, тут и говорить нечего, — сказал Тинко. — Но есть тут одна комнатушка… при церкви. Я смотрю, пустует она, никто ею не пользуется. Вот и поговорил бы ты с вашим молодым попом, чтоб ему отдали — ведь человек он бедный, божья душа, да и церкви от него польза будет, все чем-нибудь поможет…

— Ну, это можно, — успокоился Геню. — Вот и ладно. А там как нарочно для него — тихо, спокойно, никто в его дела нос совать не будет… Только и старому попу, батюшке Михаилу надо сказать…

— А пусть молодой поп его и спросит. Я думаю, батюшка не откажет. Грех не помочь святому человеку…

Когда они подошли к повозке, Тинко, неуклюже размахивая руками и смешно гримасничая, начал объяснять гостю, что его оставляют жить в комнатушке при церкви.

— Батюшка, — говорил он, трогая себя за подбородок, будто бороду гладил, — там, в комнатке около церкви, — его левая рука легла на сердце, прижатая правой, — ты будешь жить, — он наклонялся, закрывая глаза и, как на подушку, клал голову на сложенные вместе ладони. — Понял, а?

Глухонемой смотрел на него, не шевелясь. Он следил за движениями и мимикой Тинко спокойно, без того напряжения в лице, которое свойственно глухонемым. Наконец смиренно поднял глаза к небу и медленно приложил к груди ладони.

— Я благодарю бога, — торжественным тоном проговорил за него Тинко. И с умилением добавил от себя: — Святой человек, бесценная душа… В монастыре на меня рассердятся, когда узнают, что он остался здесь.

— Да, а как же с едой? — склонился к нему Геню.

— Господь заботится о птицах небесных, — ответил Тинко, лукаво посмотрев на глухонемого.

К вечеру все устроилось — в маленькой, душной в пыльной церковной комнатушке, где годами ничего не держали, поселился глухонемой. Дед Ганчо, серьезный и спокойный, приволок откуда-то рваную рогожку, бросил ее в угол. Принес и растрепанный веник, подвязал его веревочкой и поставил за дверь.

— А на ужин, — толкнул он глухонемого и, широко открыв свой беззубый рот, ткнул туда указательным пальцем, — что будешь есть, а? — Глухонемой поднял глаза к небу и сложил руки на груди.

— Нет уж, тут молитва не поможет, — пробормотал сердито дед Ганчо. — Ладно, подожди, я тебе что-нибудь принесу, а то сдохнешь тут, мне же еще от Тинко и достанется…