Читаем Избранное. Том второй полностью

Несколько недель люди были начеку, ходили вокруг вязов. Но потом вновь вернулись к своим делам, потонули в старых заботах. И только кое-кто по-прежнему с подозрением смотрел на глухонемого и следил за ним. Удивляло всех одно: почему он копает днем? Ведь если там действительно зарыт клад, он бы ходил по ночам! Разве что он тайком выбирается из своей комнаты? Двое караульщиков стали следить за ним, но ни разу так и не заметили, чтобы он выходил из дому ночью.

Зато лишь только начинало светать, глухонемой надевал свой балахон, брал палку и уходил в поля. Около заброшенной Ставревой водяной мельницы он сворачивал к роднику, умывался, пил воду, споласкивал рот и отправлялся дальше. Пополудни, ближе к четырем, спускался к Бижову холму, осторожно озирался по сторонам, нет ли кого у трех вязов, и шел туда копать своей палкой в том самом месте, где кладоискатели уже рыли землю в поисках зарытого богатства. Некоторые пробовали пойти за ним, когда он шел копать. Но, заметив людей, он сразу хватал свою палку и быстро возвращался в село. Раза два-три к нему приходил и дед Ганчо. Немой равнодушно встречал его взглядом и продолжал копать, изредка посматривая на него.

— Что он там делает? Зачем копает? — спрашивали все деда Ганчо.

Тот важно молчал, поджав губы.

— Его дело, — наконец отвечал он. — Скоро увидим.

Однажды к трем вязам пришел и Геню Хаджикостов. Увидал ли его глухонемой или почувствовал его приближение, Геню не понял, но стоило ему подойти, как тот вскочил, отбросил палку и встретил словно гостя. Геню остановился над глубокой уже ямой, на дне которой показалась вода, поглядел, поцокал языком и обернулся.

— Что это? — он показал вниз. — Что?.. Зачем роешь? Почему? — И Геню начал махать ладонями, словно рыл землю.

Глухонемой скрестил на груди руки, поглядел вверх на небо, а потом вниз.

Геню пожал плечами.

— Что-то не пойму, — сказал он, улыбнувшись.

Глухонемой взял его за плечо, повернул и показал рукой в сторону Змеиного дола, где виднелась крыша часовни святого Пантелея. Потом отошел, надулся, выставил вперед грудь, и, равномерно махая правой рукой, пошел вдоль ямы.

Геню все еще ничего не понимал.

Глухонемой опять подошел к нему, дернул за руку и отступил на шаг. Встав по стойке смирно, он впился глазами в одну точку, потом заморгал, показал на небо, левой рукой взял себя за правое плечо и пошел медленными, осторожными шажками, как слепой.

Геню постучал себя указательным пальцем по голове и ухмыльнулся. Немой улыбнулся тоже.

— Я понял, понял! — похлопал его по плечу Геню. — Во сне, да? — И он нагнул голову, положив ее на правую ладонь и зажмурясь. — Господь! — он показал вверх. — Во сне.

Вечером того же дня Геню рассказывал в корчме, что немой копает землю под часовню, что господь явился ему во сне и указал место.

— А не показал ему господь дубину сучковатую? — засмеялся Юрдан Тончев.

— Если и не показал, то еще покажет, — вмешался в разговор Ганчо Панайотов.

— Зачем вы так? — укоризненно взглянул на них Геню. — Что он вам сделал?

— Что он нам сделал? — презрительно выдавил из себя Ганчо Панайотов. — Ничего… Не надо только нас дураками считать…

— А еще он женщин пугает в поле, — вдруг заявил Пеню Попов.

— Да он бегает от людей, как черт от ладана, а ты «женщин пугает», — кротко возразил Геню.

— От мужчин он бегает, а не от женщин! — закрутил головой Ганчо Панайотов. — Ты только погляди, как у него глаза горят, чисто у мартовского кота!

— Как не грех такое на человека наговаривать! — махнул рукой Геню, встал, отряхнув шаровары, и вышел рассерженный.

В воскресенье глухонемой дождался Геню в церкви и, потянув за рукав, подвел к иконе святого Петра. Он показал на икону, потом вверх, зажмурился и сделал руками такое движение, словно копал.

— Понял! Я понял! — заулыбался Геню. — Там! — Он обернулся к югу, неопределенно замахал руками. — У трех вязов… Святой Петр!.. Я понял!

Когда служба в церкви окончилась и люди начали расходиться, Геню рассказал всем о сне глухонемого, о новом роднике у трех вязов и о том, что у нового родника будет часовня святого Петра.

В конце лета, когда в селе появился со своей повозкой Тинко собирать дары для монастыря, родник уже был готов, и из глубокой, узкой канавки, будто из больного, загноившегося глаза, потихоньку слезилась вода. Тинко обошел вокруг, похвалил глухонемого и с упреком обратился к Геню:

— Вот ты вроде богатый человек, ну что тебе стоит, когда нет особой работы, послать сюда на денек батрака. Привез бы две-три телеги камней… обложили бы родник, привели все в порядок… Ведь святое место, знак божий, нельзя же так оставлять…

Перейти на страницу:

Все книги серии Георгий Караславов. Избранное в двух томах

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Белые одежды
Белые одежды

Остросюжетное произведение, основанное на документальном повествовании о противоборстве в советской науке 1940–1950-х годов истинных ученых-генетиков с невежественными конъюнктурщиками — сторонниками «академика-агронома» Т. Д. Лысенко, уверявшего, что при должном уходе из ржи может вырасти пшеница; о том, как первые в атмосфере полного господства вторых и с неожиданной поддержкой отдельных представителей разных социальных слоев продолжают тайком свои опыты, надев вынужденную личину конформизма и тем самым объяснив феномен тотального лицемерия, «двойного» бытия людей советского социума.За этот роман в 1988 году писатель был удостоен Государственной премии СССР.

Владимир Дмитриевич Дудинцев , Джеймс Брэнч Кейбелл , Дэвид Кудлер

Фантастика / Проза / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Фэнтези