Избранное. Тройственный образ совершенства

Сколько ненужных лишений, трудов и забот! И какие непримиримые противоречия в этом характере! Потребность в уединении и покое была несомненно одним из самых глубоких и прочных чувств Петрарки. Он много раз говорил, что выше всех земных благ ценит свободу, уединение и покой, что предпочитает страдать от голода в полях, чем в городе наслаждаться изобилием и богатством: «Возьми у меня все, что я имею, – пишет он, – оставь меня нагим, как я рожден, но дай моей душе мир и спокойствие, и я буду считать себя богатейшим из смертных». Он называет сельскую жизнь блаженством, он завидует тем, кто слышит лишь мычание волов, журчанье воды и пенье птиц, кто может бродить по холмам и лугам, по зеленеющим берегам реки, в тенистых рощах и садах. В 1337 году он приобрел в долине Воклюз у источников Сорги небольшой участок земли со скромным домиком. Здесь он провел свои счастливейшие годы, здесь написал или задумал свои лучшие произведения. Он встает с постели задолго до наступления дня и с рассветом выходит из дому, но и в полях, как дома, размышляет, читает и пишет. Один, в сопровождении верного пса, бродит он по горам и долинам; тенистый грот служит ему убежищем от полуденного солнца, обработка сада и уженье – отдыхом от занятий. Единственное женское лицо, которое он видит здесь, – лицо его экономки, сухое и выжженное солнцем, подобно ливийской пустыне; она, управитель да двое слуг делят с ним уединение. «Здесь, – говорит он, – нет ни самовластных князей, ни надменных горожан, ни злоязычия клеветы, ни партийных страстей, ни гражданских раздоров, ни криков, ни шума, ни скупости, ни зависти, ни необходимости обивать пороги заносчивых вельмож; напротив, здесь есть мир, радость, сельская простота и непринужденность, здесь воздух мягок, ветер нежен, поля озарены солнцем, ручьи прозрачны, лес тенист». В Парижской национальной библиотеке хранится рукопись Плиния, принадлежавшая Петрарке; здесь на одной из страниц находится рисунок пером, изображающий источник Сорги: сзади видна скала, из недр которой бьет Copra, и на вершине скалы – теперь давно уже исчезнувшая часовня Св. Виктора; впереди стоит цапля, пожирающая небольшую рыбу; под рисунком – дышащая нежностью подпись, Transalpina solitudo mea jocundissima[8].

В этой идиллической обстановке он на минуту чувствует себя совершенно счастливым. Но его покой непрочен. Он бежал в уединение, потому что «ненавидит грехи людские и преимущественно свои, а также заботы и печальные тревоги, которые живут среди людей»; но он и в уединение принес свои страсти и свою слабость перед искушением, а житейские соблазны настигают его и в тихом Воклюзе. Позднее он с грустью вспоминает об этих счастливых годах.

«Помнишь ли, – говорит он сам себе устами Бл. Августина, – как ты некогда наслаждался своей бродячей жизнью в отдаленной усадьбе? То, прилегши на мураву лугов, ты внимал ворчливому журчанью потока; то, сидя на открытом холме, измерял свободным взглядом простертую под тобою равнину; то в тени, среди палимой солнцем долины, одолевал тебя сладкий сон, и ты наслаждался желанной тишиною; и никогда не был празден твой ум, но всегда занят какою-нибудь высокой мыслью, и сопутствуемый одними Музами, ты никогда не был один; наконец, когда с заходом солнца ты возвращался в свое тесное жилище, довольный своим достоянием, разве тогда ты не считал себя без сравнения самым богатым и самым счастливым из смертных?» – Увы, отвечает Петрарка, – теперь я уверен в этом и, вспоминая то время, вздыхаю. «О чем ты вздыхаешь, и кто безумный вверг тебя в эту скорбь?.. Ненасытная алчность снова бросила тебя в шумный водоворот городов…»