Избранное. В 2 т. Т. 2

— Я не об этом говорю. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Но даже если он такой… чужеземец всегда останется чужеземцем. Одним словом, для меня это как гром среди ясного неба.

— Для меня тоже!

— Так почему же ты хочешь выйти замуж?

— А ты как считаешь, мама, почему?

Прежде чем ответить, мать осмотрела подол недошитой рубашки.

— Я уже давно подумываю, что тебе следует снова выйти замуж. Но, конечно, за швейцарца! Вот если бы ты нашла себе адвоката… Тогда я была бы спокойна.

Матильда положила руки на плечи матери.

— Я выхожу замуж за человека, которого люблю всей душой и который любит меня. Я — счастливая женщина, мама. А теперь пора спать.

— Мне не до сна!

— Прими валерьянку, мамочка, это тебя успокоит.

— Хорошо, я приму валерьянку, но не воображай, что я на все согласна. Нечего умасливать меня.

— Я и не воображаю! Спи спокойно.

Но мать продолжала шить, за работой ей лучше думалось. «Боже мой, только этого не хватало! Выйти замуж за чужеземца! Хорошенькая история! Просто несчастье!»

На следующий день Матильда поехала к Уэстону в гостиницу на берег озера. Он ждал ее на перроне. Короткий дачный поезд проскочил мимо. Но Уэстон не тронулся с места.

В новом костюме из серой фланели Матильда была такой же простой и естественной, как всегда. Она шла навстречу Уэстону, а он не сводил с нее глаз. В туфлях на низком каблуке она невольно шагала шире, чем всегда.

— Здесь я писала тебе, — сказала Матильда, подходя к привокзальному кафе и указывая на круглый столик.

Взяв ее под руку, Уэстон остановился.

— Здесь ты написала: «Свет очей моих».

Растроганно улыбнувшись, Матильда на ходу коснулась губами щеки Уэстона. Счастье и печаль породили в их душах ничем не омраченную радость — наивысшее блаженство для человека на этой земле.

Уэстон поднялся к себе в номер, чтобы переодеться в темный костюм. Матильда поджидала его в холле, отдыхая в глубоком кресле. Рядом с ней сидели немец и француз, им было лет по двадцать, и они вместе путешествовали.

Немец сказал:

— Допустим, что молодой человек полюбил девушку!

— Ну и что же! Чего ты, собственно, ждешь?

Немец смутился.

— Но она ведет себя так, что молодому человеку не удается признаться ей в своих чувствах. Что ему делать?

— До свидания! — сказал француз, вскочил и убежал.

«Бедняга», — подумала Матильда, стараясь скрыть улыбку.

Обедали Уэстон и Матильда под громадным красным зонтиком, на залитой солнцем террасе над озером. В неподвижной глади озера отражались горы, и тишина казалась поэтому еще более глубокой. Матильда не разрешила кельнеру раскладывать еду по тарелкам. Она хотела сама угощать Уэстона.

Уэстон послушно протягивал Матильде тарелку и благодарил ее; он вел себя, как благовоспитанный мальчик, довольный тем, что о нем заботятся. Тайком они обменивались беглыми взглядами. Кельнер был поблизости.

Кофе они пили поодаль в саду. Матильда полулежала в шезлонге.

— А теперь рассказывай!

Уэстон поместился у ее ног на низенькой скамеечке, обитой красным плюшем.

— Ты чем-то похожа на мою мать. Очень похожа! И не только характером. Я покажу тебе фотографии мамы в молодости. — Глядя ей прямо в глаза, Уэстон добавил: — Моя мама была прелестная женщина. Я ее боготворил.

Матильде пришлось отдать Уэстону свою чашку, так дрожала ее рука.

— Расскажи мне о ней.

— Ты уже знаешь, что я видел ее во сне, и она велела мне написать тебе письмо, — Уэстон улыбнулся. — Мама всегда понимала, что нужно для моего счастья. Когда я был еще маленький, она поместила меня в интернат в Швейцарии, она считала, что я слишком привязан к ней. Неправильно поступила. В интернате я стал вратарем футбольной команды и научился более трезво смотреть на жизнь.

Задумавшись, Уэстон склонил голову немного набок, как святой на древней иконе. Потом он опять заговорил:

— Мать выдали замуж в восемнадцать лет, совсем девочкой. Она родила ребенка, но так и не изведала любви. Своего избранника она встретила позже. До конца жизни она хранила ему верность. Но и отцу моему она была верна. Только после смерти матери я узнал из старых писем трагическую историю ее любви. Она умерла от верности. Ей еще не было сорока.

Матильда не в силах была шевельнуться, ее потрясла эта чужая, такая трудная и так рано оборвавшаяся жизнь.

— Отец был человек уравновешенный. Я ненавидел его, хотя он относился ко мне очень хорошо. Теперь я понимаю, что ревновал его к матери. Мне было всего двадцать, когда родители умерли и когда я узнал из писем, что всю свою короткую жизнь мать любила не отца, а другого человека. Как ни странно, я испытал чувство глубокого удовлетворения.

В сердце Матильды, словно далекая зарница, шевельнулась ревность и тут же погасла.

Уэстон снова вернулся к Матильде, его взор был опять обращен к ней. Волнение заставило Уэстона прильнуть губами к ее руке, лежавшей на ручке шезлонга.

— Зато теперь я у цели, — сказал он и шутливо добавил: — Теперь мне уже не надо быть вратарем.

— Ну, а дальше, что было после двадцати и до сегодняшнего дня? — Сердце Матильды забилось сильнее.

— Ровным счетом ничего! Я стоял на перепутье и ждал, пока появишься ты.