Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

Бог, не видимый глазом, изображается в душе. В ее невозмущенной тишине, в ее сокровенной глубине хранится Божий образ.

Душа, которая вошла в эту тишину и глубину, прикасается к Богу. Мимо всех вопросов о вере и неверии. Она Его знает. Она Его обнаружила. Тот, кто войдет в глубину, тот сам это узнает.

Марина Ивановна вошла. И… оборвалась связь с миром явлений, с миром всего высказанного, явного. Она знает, что есть Несказуемое, неявное, перед которым все слова и образы – ничто. Только те слова, которые знают, что они – ничто, и могут быть достойны Того, несказанного:

Струенье… Сквоженье…
Сквозь трепетов мелкую вязь –
Свет, смерти блаженнее,
И – обрывается связь.

Теперь только то слово, которое подведет к этому Обрыву, к этой небесной шири, к этому наполненному молчанию, – только то слово и будет истинным.

– Уже и не светом
Каким-то свеченьем светясь…
Не в этом, не в этом ли –
и обрывается связь.

Косноязычие? Шепот? Срыв голоса?.. А как еще скажешь о Том?

Так светят пустыни.
И – больше сказав, чем могла:
Пески Палестины,
Элизиума купола…

(«Не краской, не кистью…»)

«Больше сказав, чем могла». Больше – не может. Нельзя больше. Как можно увидеть тайный рост, происходящий внутри нас? Или, если воспользоваться образом Рильке, – как могут охотники поймать золотого оленя, который пробегает сквозь них? Можно только замереть, чтобы слышать это внутреннее движение, этот неуловимый бег беззвучных ног:

О, его не привяжете
К вашим знакам и тяжестям!
Он в малейшую скважинку
Как стройнейший гимнаст…

Разводными мостами и

Перелетными стаями,
Телеграфными сваями
Бог – уходит от нас.

О, его не приучите

К пребыванью и к участи!
В чувств оседлой распутице
Он – седой ледоход.

О, его не догоните!

В домовитом поддоннике
Бог – ручною бегонией
На окне не цветет!

Ибо бег он – и движется.

Ибо звездная книжица
Вся: от Аз и до Ижицы –
След плаща его лишь!

(Цикл «Бог»)

Бег… Вечный бег по отношению к нашим глазам, ушам, рукам – ко всему, что хочет удержать, остановить, рассмотреть. Не пытайтесь найти Его вовне. Ускользнет, убежит. Его увидит только тот, кто «отчаялся искать вовне» и затих, замер.

Вот так затихал архангел перед Богоматерью, неся ей не умещаемую в слова и память благую весть:

Необычная она! Сверх сил!
Не обвиняй меня пока! Забыл!
Благословенна ты! Велел сказать –
Благословенна ты! А дальше гладь
Такая ровная… Постой; меж жен
Благословенна ты… А дальше звон
Такой ликующий… – Дитя, услышь:
Благословенна ты! – А дальше – тишь
Такая…

Вся суть в том, чтобы войти в эту тишь. Благая весть только подводит к ней. Ее нельзя уподобить ничему земному. И потому – где же взять земные слова? Ведь

Все великолепье
Труб – лишь только лепет
Трав – перед Тобой.

Все великолепье

Бурь – лишь только щебет
Птиц – перед Тобой.

Все великолепье

Крыл – лишь только трепет
Век – перед Тобой.

(Цикл «Ученик»)

Сколько сказано о своеволии Марины Цветаевой, о ее гордыне, а мне хочется спросить, – есть ли в русской поэзии стихи, равные по смирению и тишине?

Какое радостное чувство своей малости, своей ничтожности, какая ликующая самоотдача Величайшему! Какое абсолютное бескорыстие и отсутствие самости… Если только сердце почувствовало этого Величайшего, Высочайшего, если только оно ударилось об Него, – сама смерть будет счастьем. Ибо в Нем, в том Высшем живет ее собственный смысл. И – пусть листва рушится, пусть тело преходит, – «есть там – от», как сказал четырехлетний прозорливец (о котором она рассказывает в «Искусстве при свете совести»).

Она чувствует, что там, за пределом своей, отдельной жизни есть разлившаяся, не отделившаяся от всего, не выделившаяся в замкнутый комочек, жизнь. Всецелая жизнь, Вечная жизнь…

Порог. Она у порога. За ним – Бог. Не абстракция, не рассуждение – живой Бог. Он приходит только к тому, кто знает самозабвение, самоотречение, кто подошел к собственному пределу, кому себя – мало.