О серебряных маслинах,
Ненаглядных,
А за это все Богине
Здравствуй, здравствуй, дорогая,
Славен будь твой приход!
Стосковались по тебе. Страсть томила нас давно
Возвратиться на поля.
Свет и счастье ты для всех,
Кто боронит, сеет, жнет!
Всяким изобилием,
Милостью, щедротами
Нас благословила ты!
Ты — спасенье земледельца, каши ячневой горшок!
Низко кланяются лозы и смоковные побеги,
Все, что зреет, все, что зеленеет на земле,
Тебе шлет привет
Только где ж она скрывалась столько долгих тяжких лет?
Ты, среди богов добрейший, расскажи нам, научи!
К вам, хозяевам, почтенным земледельцам, речь моя.
Слушайте, чтоб знать и помнить, как погибла Тишина.[217]
Начал Фидий злополучный, первый он нанес удар,
А затем Перикл. Боялся он невзгоды для себя.
Ваших прихотей страшился, ваши зубы злые знал.
Чтобы самому не сгибнуть, в город он метнул пожар.
Бросил маленькую искру — о мегарянах закон.
Выжег дым до слез горючих. Плакал здесь народ и там.
Услыхав про это, лозы грозно начали шуметь,
В гневе бочки застучали, друг на дружку наскочив,
И конца не стало сваре. Так погибла Тишина.
Слов таких, клянусь я Фебом, не слыхал ни от кого.
Не догадывался даже, что якшался Фидий с ней.
Не слыхал и я доселе. Значит, потому она
Так красива, что в родстве с ним. Многого не знаем мы.
Вам подвластные тотчас же услыхали Города,
Стали строить злые козни, испугавшись податей.
Тяжким золотом лаконских подкупили вожаков.
Те — бесчестны и корыстны, лицемерные друзья —
Подло выгнали богиню, жадно подняли войну.
Но и там богатых прибыль стала злом для поселян!
За отместкой полетели стаи наших кораблей
И сожрали у безвинных смоквы спелые в садах.
Поделом! Повырубали смоквы и в моем саду.
Посадил я их, взлелеял, вырастил своей рукой.
Шестиведерную бочку у меня разбили в щепь.
А когда собрался в город, кинув нивы, сельский люд,
Невдомек, что продают их здесь и там одной ценой.
Сад растоптан виноградный, и маслин родимых нет, —
И на болтунов с надеждой стал глядеть бедняк. А те
Знают, что для них находка — нищий и без сил народ,
И дрекольем двуязычным прочь прогнали Тишину.
Та частенько возвращалась, нашу родину любя,
А они купцов союзных, словно яблоню в саду,
Вы ж бросались на опадки и скулили, как щенки.
Побледневший, изможденный, город в ужасе поник,
Жадно клевету любую проглотить он был готов.
А союзники, увидев, как терзают их и бьют,
Стали золотом червонным засыпать горланам рот.
Страшно те разбогатели. Обнищала вся страна.
Ничего-то вы не знали. А кожевник был во всем[218]
Виноват.
Гермес владыка! Помолчи, не называй!
Под землей, куда ушел он, не тревожь его, оставь!
Все, что про него ты скажешь,
Что плутом он жил негодным,
Болтуном, лгуном, пройдохой,
И задрыгой, и задирой, —
Это все сейчас ты скажешь
Про клеврета своего.
Но ты-то почему молчишь, владычица?
Не подарит она ни слова зрителям:
За муки все она на них разгневана.
Что думаешь о них, скажи мне, милая,
Красавица, Доспехов Ненавистница!
Так, слышу, слышу. Жалуешься? Понял все!
Узнайте, почему она так сердится:
Сама она пришла к вам после Пилоса
С котомкой, договоров полной доверху.
Над ней в Собранье трижды насмеялись вы.
Мы согрешили, верно. Но уж ты прости!
Ушел у нас весь разум в кожу в те поры.[219]
Из здешних кто ей самый беспощадный враг
И кто ей друг и битв противник яростный?
Всех больше ненавидит Клеоним войну.
А в деле боевом слывет каким у вас
Вот этот самый Клеоним?..
Душою храбр,
Зато не сын он вовсе своего отца.
Подкидыш он, чуть попадет в сражение,
Подкидывает щит свой обязательно.
Еще о чем меня спросила, слушайте!
Гипербол свил гнездо себе на месте том.
Но что с тобою? Вертишь головой зачем?
Да, отвернулась. Ей презренен город ваш
За то, что проходимца вожаком избрал.
За ним никто и не идет. Но город наш
Сейчас остался без опеки, сир и гол,
И с горя проходимцем препоясался.
А городу какая ж в этом выгода?
В Совете нам полезен он.
Но как, скажи?
Порой впотьмах блуждали мы и ощупью,
Сейчас же все решаем в чадном дыме ламп.
Ого-го!
О чем сейчас велела мне спросить.