Избранные произведения

Когда слагатель повести старинной
Рассказ о шкуре прочитал звериной,
Он с речи трепетной покров совлек
И предложил нам сахар этих строк:
Познавший, как тимпан, удар по коже,
Расставшись с ней, что жизни всей дороже,
В бараньей шкуре — ночью, утром, днем
Скитался Кайс в безлюдии степном
Ценил ее, как память о любимой,
Хранил ее, как дар неоценимый.
Но шкуру содрала судьба с него,
Оставила скитальца без всего.
Страдал он, как враги того хотели:
Нет милой рядом, шкуры нет на теле!
Без милой кто он в мире? Мертвый гость.
Без шкуры кто он в мире? Пыли горсть.
Так время шло, душа его пылала
И дымом даль степную застилала.
Однажды в полдень в том краю глухом
Свалился он, как тень, пред пастухом,
Чью доброту уже изведал дважды.
Сказал в огне неутолимой жажды:
«О врач моей измученной души,
Прошу я, боль мою ты утиши.
Я умер, я убит людского злобой,
Прошу я, воскресить меня попробуй.
В разлуке с милой смерть познав свою,
Уже я дух вручил небытию,
Но ты, второй Пса, велик деяньем,
Меня чудесным воскреси дыханьем.
Нельзя мне без нее существовать.
Прошу я, помоги ты мне опять».
Пастух заплакал от сердечной боли,
Сказал: «О друг, достойный лучшей доли,
Как много ты страданий перенес!
Из-за тебя я плачу кровью слез.
Да будешь ты судьбой своей услышан
И на престоле радости возвышен.
Ни в чем, уразумев твою беду,
Я лучшего лекарства не найду,
Как в следующем: твой кумир манящий,
Лайли, что молока и меда слаще,
Еженедельно, беднякам близка,
Готовит им еду из молока,
Всем сердцем предлагает братье нищей
Поужинать молочной, свежей пищей.
Отверженные из окрестных мест,
Кто ничего из рук судьбы не ест,
Стремятся к ней, взыскуя состраданья,
Из рук ее взыскуя пропитанья.
Сама хозяйка кормит всех бедняг,
Держа в руке свой разливной черпак,
И, сколько помещается в сосуде,
Дает еды, чтоб радовадись люди.
Чужой и свой, кто пищей обделен,
К ее шатру текут со всех сторон.
Как раз сегодня к ней придет на ужин
Убогий люд, что с нищетою дружен.
Ступай же с чашей, попроси еду,
Иди с голодными в одном ряду.
Быть может, там, где ест голодный вволю,
От тех щедрот и ты получишь долю».
Маджнуну эта весть ласкала слух.
Он сделал так, как предложил пастух.
К возлюбленной, надеждою объятый,
Отправился он с чашею щербатой.
Вступил он, полон горя, в тот приют
И видит: сотни горемык бредут,
Подходят к той, кто всех добрей и краше,
И подставляют суповые чаши,
И получают — жертвы бед и мук —
Желанную еду из милых рук.
Когда ее Маджнун увидел — разом
Его покинули душа и разум.
Едва он не упал в дорожный прах,
С трудом удерживаясь на ногах.
Он вслед за всеми к ней стопы направил
И, как другие, чашу ей подставил,
Но та, кто столь добра была к другим,
Совсем иначе поступила с ним:
Любимого она не накормила,
А чашу черпаком своим разбила.
Но был Маджнун так счастлив в этот миг,
Как будто он желанного достиг
Маджнуна опьянили, как раденье,
Ее удар и черепков паденье.
Плясал он, черепкам разбитым в лад,
Запел — и сразу стал напев крылат:
«Я наяву свою мечту увидел,
Я ныне счастья полноту увидел.
Она меня всем прочим предпочла,
Когда удар по чаше нанесла.
Лишь я был ею отличен открыто,
И чаша лишь моя была разбита.
Жаль — не разбила самого меня:
Я лучшего не знал бы в жизни дня!
Пришелся бы удар, меня потрясший,
По голове моей, а не по чаше, —
Я, с гордо поднятою головой,
Проник бы в таинство любви живой.
Уйду с разбитой чашей от любимой,
Но лишь о том тревожусь я, гонимый,
Чтоб, разбивая чашу бедняка,
Не заболела нежная рука.
Пусть будут лучше сто голов разбиты,
Пусть будут кровью сто сердец облиты!
Она мне в сердце свой вонзила меч,
Но можно ли мою любовь рассечь?»