Читаем Избранные произведения полностью

Тайком в обитель горечи войдем.


Мы, прячась в уголке, к нему не выйдем,


Но юный месяц в кандалах увидим.


Цветущим садом назовет знаток


Темницу, где такой сокрыт цветок.


Душа того, кто любит, в сад стремится,


Но садом стала для меня темница».


Пошла, как кипарис, отрада глаз.


Как тень за нею мамка поплелась.


Начальнику темницы приказала,


Когда пред ним таинственно предстала, —


Мол, пусть пред ней в тюрьму откроет путь,


Чтоб издали на узника взглянуть.


Вошла — и что же? Как луна, сиял он,


На коврике молитвенном стоял он,


Стоял он, как свеча, перед творцом,


Несчастных озарив своим лицом.


То гнул он тонкий стан, как месяц юный,


И падал свет из глаз, как отблеск лунный,


То каялся в людском извечном зле,


Как стебель розы, приникал к земле.


То к богу он взывал душой живою,


Поникнув, как фиалка, головою.


Она забилась в темный уголок.


Он, близкий ей, стал от себя далек.


Она к нему почувствовала жалость,


Глаза росой покрылись, сердце сжалось.


Сказала: «О мечта красавиц всех,


Всех женщин страстный сон и сладкий грех!


Смотри: из-за любви к тебе горю я,


Лишь о тебе, лишь о тебе горюя!


Хоть наша встреча и была светла,


А мой огонь водой не залила.


Меч равнодушия вонзил в меня ты,


Но каешься ли ты, как виноватый?


Да будет слава твоему добру:


Я лишена его — и я умру.


Молитвы милосердия подъемлешь,


Но лишь моим ты жалобам не внемлешь.


Тоска моя сильней день ото дня!


О, если б мать не родила меня!


А родила, — ужели надо было,


Чтобы меня кормилица вскормила?


Вскормила, но зачем же молоком?


Уж лучше б яду мне дала тайком!»


Она стоит в одном углу темницы,


Юсуф — в другом, меж ними нет границы,


Но Зулейха тоскует о своем,


Он о своем, хотя они вдвоем.


Спокоен с виду, к ней не подошел он,


Хотя узнал ее, смятенья полон.


Сверкнуло утро свежею красой,


Как Зулейха, заплакало росой.


Слились на стогнах града утром рано


Крик муэдзина с громом барабана.


К дворцовым трубам обратив свой слух,


Поднялся, шею вытянув, петух.


Вот Зулейха, в блистании денницы,


Ушла, поцеловав порог темницы,


Но стала посещать с тех пор тюрьму,


Спеша к нему, к мечтанью своему


И эти посещения ночные


Смысл бытия открыли ей впервые.


Что страсть к свободе, к сладкой жизни страсть


Пред страстью Зулейхи в тюрьму попасть?


Но если друг любимый твой в темнице,


То жизнь твоя, твой свет живой — в темнице!



ЗУЛЕЙХА ДНЕМ ПОДНИМАЕТСЯ НА КРЫШУ СВОЕГО ДВОРЦА И ОТТУДА СМОТРИТ НА КРЫШУ ТЮРЬМЫ


Ночь для влюбленных чудных тайн полна,


Им песню о любви поет она.


То, что пугается дневного света,


Во тьме ночной не ведает запрета.


С ночною скорбью на заре простясь, —


О нет, от траура освободясь, —


Познала Зулейха беду иную:


Дневную смуту и печаль дневную.


Она пойти в темницу не могла,


А жизнь ей без темницы немила.


И каждый день, стерпеть не в силах муку,


Рабыне верной сунув деньги в руку,


Приказывала ей идти к нему,


К Юсуфу, заключенному в тюрьму,


И с нею, как с любимым, обращалась,


Когда назад рабыня возвращалась.


Ее глаза лобзала госпожа


И падала к ее ногам, дрожа:


«О ноги, что пришли к желанной цели!


Глаза, что на желанного смотрели!


К его ногам я не могу припасть,


Его глазами насладиться всласть, —


Так поцелую те глаза, которым


Дано было с его встречаться взором,


Так я лицом приникну к тем ногам,


Что хоть однажды побывали там!»


Затем с волнением неизъяснимым


Ее расспрашивала о любимом


«Не подурнел ли он в тюрьме сырой?


Не притесняют ли его порой?


Не высох ли в темнице безотрадной?


Увял ли он, вдыхая воздух смрадный?


Мою еду отведал или нет?


Меня забвенью предал или нет?»


Затем, ответы выслушав рабыни,


Она вставала в смуте и кручине.


Увенчан был красавицы дворец


Беседкою — отрадою сердец.


Была видна оттуда вся столица,


Виднелась из беседки и темница.


Там в горьком одиночестве своем


Сидела Зулейха и день за днем


Смотрела на темницу издалека


И говорила, мучаясь жестоко:


«Кто я такая, чтоб в блаженный миг


Смотреть могла я на бесценный лик?


Одно лишь благо суждено мне свыше:


На крышу той тюрьмы смотрю я с крыши.


Того мне хватит, что среди тревог


Тюрьмы я вижу стены и порог


Любимый мой живет везде и всюду,


Где существует жизнь, подобно чуду!


Там, где живет он, крыша — небосвод.


Под крышей солнце дней моих живет!


Как счастлива земля тюрьмы, лобзая


Стопы того, кто к нам пришел из рая.


Как счастлива я, глядя на тюрьму


И умирая от любви к нему!


Во имя милого, во имя солнца,


Низринусь из тюремного оконца,


Увидев, где красавец мой прошел,


Темницы я облобызаю пол.


Его лицом озарена темница,


И амбра от его кудрей струится!»


Так размышляя и судьбу кляня,


Она сидела до заката дня,


Так мучилась ее душа, — короче,


Так ожидала наступленья ночи.


А ночью, — ночью не ложилась спать,


Она к нему в темницу шла опять.


Беседка — днем, а по ночам — темница.


И там и тут ее душа томится.


Весь мир отринув, по ночам и днем


Лишь о Юсуфе думала одном,


Но, помня лишь о нем, себя забыла,


Ища добра, лишь в нем добро любила..,


Порой служанки с ней заговорят,


Она им отвечает невпопад


Иль говорит: «Что вам могу сказать я?


Я слышу вас, но лишена понятья,


А чтобы ваши поняла слова,


Меня коснитесь, девушки, сперва.


Едва лишь кто-нибудь меня коснется,


Приду в себя, мой слух для вас проснется.


Перейти на страницу:

Похожие книги

Пять поэм
Пять поэм

За последние тридцать лет жизни Низами создал пять больших поэм («Пятерица»), общим объемом около шестидесяти тысяч строк (тридцать тысяч бейтов). В настоящем издании поэмы представлены сокращенными поэтическими переводами с изложением содержания пропущенных глав, снабжены комментариями.«Сокровищница тайн» написана между 1173 и 1180 годом, «Хорсов и Ширин» закончена в 1181 году, «Лейли и Меджнун» — в 1188 году. Эти три поэмы относятся к периодам молодости и зрелости поэта. Жалобы на старость и болезни появляются в поэме «Семь красавиц», завершенной в 1197 году, когда Низами было около шестидесяти лет. В законченной около 1203 года «Искандер-наме» заметны следы торопливости, вызванной, надо думать, предчувствием близкой смерти.Создание такого «поэтического гиганта», как «Пятерица» — поэтический подвиг Низами.Перевод с фарси К. Липскерова, С. Ширвинского, П. Антокольского, В. Державина.Вступительная статья и примечания А. Бертельса.Иллюстрации: Султан Мухаммеда, Ага Мирека, Мирза Али, Мир Сеид Али, Мир Мусаввира и Музаффар Али.

Гянджеви Низами , Низами Гянджеви

Древневосточная литература / Мифы. Легенды. Эпос / Древние книги