Избранные произведения

Разлуки, что обрел жасмин — лиловость!

Рыдала: «Как мне другу стать четой?

Я — лилия тоски, он — свет земной,

Но что мне делать? Лилия стремится

В ту сторону, где светится денница!»

Она царапала свой нежный лик

И грызла пальцев сахарный тростник.

Ладони превратились в шелк атласный,

Расписанный ярчайшей краской красной.

Ладони превратились в письмена

От пальцев-перьев рукопись красна.

Начертана на тех ладонях повесть,

А в ней — огонь любви, судьбы суровость.

Хотя любимый в тайну тайн проник,

Он этой страсти не прочел дневник...

Так Зулейха, чей жребий столь печален,

Немало лет жила среди развалин.

С годами стали волосы белы:

Явилось молоко взамен смолы.

О нет: погасла ночь, и вот с зарею

Блеснуло утро белой камфарою.

В гнезде, где черный ворон жил сперва,

Хозяйкой стала белая сова,

О, как нежданно старость к нам приходит

И, ворона прогнав, сову приводит!

Скорбь Зулейхи убила черноту,

Жасмины в белом выросли цвету.

Под этим небосводом вероломным

Всегда одета радость цветом темным.

Да, траур — цвета темного всегда,

Зачем же стала Зулейха седа?

Иль, может быть, взяла пример с индийца,

Что в белом плачет, в черном веселится?

Морщины появились на щеках, —

Ты скажешь: борозды на лепестках.

Прельщая, брови морщились вначале, —

Зато теперь морщины не прельщали.

Коль ветра нет, не сморщится вода,

Не заиграет рябью никогда,

Но, был иль не был ветер, где причины,

Что всё лицо изрезали морщины?

Что голова ее склонилась вниз?

Что стал согбенным стройный кипарис?

Дано ей было жизнь влачить без друга,

Остаться на пиру любви вне круга,

Она, красой сверкавшая досель,

Ослепла, потеряла жизни цель,

Но с жизнью потому лишь не простилась,

Что и в потемках к цели той стремилась.

Она жила в развалинах впотьмах.

А где венец? Браслеты на ногах?

Где платья, созданные для веселья?

Где серьги? Дорогие ожерелья?

Где покрывало пери молодой —

Где этот шелк прозрачный, золотой?

Ей изголовьем стал кирпич тяжелый,

Постелью — прах развалин, пыльный, голый..

Я жемчуг мысли просверлил, когда

Ее страданий описал года,

Когда, терзаясь муками своими,

Она Юсуфа повторяла имя.

Пока еще владела серебром

И золотом, да и другим добром,

Тому, кто утешал ее рассказом

О милом, золото давала разом

И, как шкатулку, набивала рот

Рассказчика обилием щедрот.

Безумною была такая плата:

Она лишилась серебра и злата,

Дерюгою оделась ворсяной

И повязалась пальмовой корой.

Замолкли все рассказчики, не рады

Рассказывать без платы и награды...

Прослышала: дарит Юсуф добро

Тому, кто нищ, но говорит остро.

Решила: обретет источник пищи,

Построив на его пути жилище,

Чтоб воины сумели донести,

Узрев лачугу на его пути:

«На эту нищенку смотреть нам больно.

В цепях любви ее душа безвольна.

Грустит, в разлуке с милым заболев,

Расстроился ее любви напев.

У ней, голодной, иссякают силы,

Затем что на нее не смотрит милый.

То ветерку поведает о нем,

То с птицами беседует о нем.

Увидев путника в пыли дороги,

Ему целует, радостная, ноги:

И путник тот, и пыль — из тех долин,

Где обитает сердца властелин!

А если властелин верхом проскачет,

Она свои глаза в испуге прячет,

И прахом на его пути лежит,

И сладостен ей гордый гул копыт!»

ЗУЛЕЙХА ВОЗДВИГАЕТ ЛАЧУГУ ИЗ ТРОСТНИКА НА ПУТИ ЮСУФА

Так Зулейха, стремясь всем сердцем к другу,

Построила из тростника лачугу,

И был, как птица певчая, тростник —

Ее души страдающий двойник!

Когда она стонала от разлуки,

Он издавал рыдающие звуки,

Пылала в одиночестве своем,

А с ней — тростник, охваченный огнем.

Среди тростинок, словно дичь, в бессилье

Лежала, сотни стрел ее пронзили,

Но ей, влюбленной, каждая стрела,

Как сахарный тростник, сладка была..,

Был у Юсуфа конь быстролетучий,

Как небо, властный и, как мир, могучий.

Подпалинами, пегий, был богат —

То ночь, ты скажешь, с тысячью заплат.

И мрак, и свет являл он всем. Короче,

Как сутки, состоял из дня и ночи.

Подковы излучали лунный свет

И на луне оставили свой след.

Их гвозди созданы из звезд, казалось,

Подобен Колосу был хвост, казалось!

Луной-копытом камень рассекал —

И сразу звездный пламень возникал.

Когда б на небо он взметнул подковы,

То каждая была б как месяц новый.

Когда охота на косулю шла,

Добычу настигал он, как стрела.

На западе начав свой бег, востока

Он достигал в одно мгновенье ока.

Ту пыль, что оставлял он за собой,

Не мог догнать и ветер грозовой.

Летя, он покрывался влагой пота,

Незримый из-за быстрого полета.

Но жаждал пегий конь скакать в поту,

Затем что из-за капель, на лету,

Казался он сокровищем жемчужин,

Которому и кнут-дракон не нужен!

Когда он в стойле обретал покой,

Весь мир стремился стать ему слугой.

Из лунного ведра, бывало, с ходу

Он пил не нашу — солнечную воду

Ему приготовляли каждый день

Из Колоса небесного ячмень.

Как только прогонял ночную дрему,

Съедал он с Млечного Пути солому,^[25]

А сито для очистки ячменя

Из света звезд вязали для коня.

Слетались ангелы, послушны зову,

Из ячменя выклевывать полову

Седло — как две картины-письмена,

Луны две половины — стремена.

Вдевал Юсуф в тот полумесяц ногу —

И, словно месяц, озарял дорогу

Бывало, он коня помчит вперед,

И пегий ржанием таким заржет,

Что в этом ржанье чудится народу