Избранные произведения

силой сдавила мне руками шею.

– Понял...– ответил я.

И оба мы стояли где-то на площадке лестницы, как

бездомные, потерявшие то, что когда-то так было доступно.

V

Ее глаза смотрят на меня сквозь сверкающие в них слезинки,

рука ее сжимает мою руку, как какое-то вновь найденное

сокровище, и она говорит:

– Благословляю судьбу за то, что она дала мне пережить

такое острое счастье! И разве не счастье узнать, что все, что

когда-то было, то действительно было. Она есть! Без этого

сознания нельзя жить человеку.

– А тот, другой? – говорю я тихо.

– Ах, милый, ну, как ты можешь?! Да разве это то? Что

может дать этот человек, кроме ощущения прочной опоры?! Это

земля. А душе человеческой нужно небо. И ты мне его дал.

Ее прекрасные глаза борются между улыбкой и слезами.

Слезы побеждают. Они, прорвавшись, пролились через ее

длинные ресницы.

Я тихо глажу ее по спине и говорю:

– Ну, зачем же... зачем, когда мы нашли самое главное?

Теперь оно у нас будет всегда.– И стараюсь поднять за

подбородок ее заплаканное лицо.

372

Она взглядывает на меня с мокрыми щеками и ресницами и,

улыбаясь, говорит:

– Это от счастья. От безумного, бесконечного счастья. Ведь

перед нашим разрывом ты приходил ко мне равнодушный,

спокойный и все молчал, как он теперь... И вдруг – твои слезы...

Я видела твои слезы. Милый мой! Женская душа отдаст за это

всю свою жизнь.

«Не опора ей нужна, а вот это, что у нас было»,– думаю я с

болью тоски о невозвратном и говорю:

– А грозу помнишь?

– Помню грозу, помню! Словно сейчас чувствую этот запах

дождя на твоих руках. Это было восьмого мая. Ровно три года

назад.

– Да, идет четвертая весна.

Она машинально повторяет:

– Четвертая...

– То, что мы нашли теперь, начинается с четвертой весны...–

говорю я.

И, очевидно, мысль о возможности близкого счастья была

для нее так неожиданна, что она побледнела, закрыла рукой

глаза и несколько времени стояла, прислонившись головой к

стене.

– Завтра же я все скажу ему и напишу тебе,– говорит она.

На верхней площадке с раскатистым гулким эхом стукнула

дверь. Она вздрогнула. Ее рука торопливо, испуганно, как при

последней минуте, схватила мою руку. С секунду она смотрела в

мои глаза полными тоски и боли глазами и вдруг, прижавшись

своими губами к моим губам, поцеловала меня со всем

исступлением женской любви и страсти.

Закрыв лицо руками, она как бы с болью оторвалась от меня

и вбежала на лестницу.

– Пришлю письмо...– шепнула она, перевесившись через

перила.

VI

В Серебряном Бору, почти у самого берега, над обрывом,

есть один старый пень.

В нем нет ничего особенного. Но по вечерам здесь хорошо

сидеть. Внизу – река. А по загибающемуся ее берегу вдали

373

видны прячущиеся в соснах дачи, и на стеклах их горят

последние лучи.

Я прохожу по знакомой дорожке под редкими соснами, меж

которых навстречу мне идут еще теплые лучи солнца.

Сворачиваю по берегу налево и нахожу наконец этот пень.

Старик все тот же. Он несколько прочней человеческого

счастья.

Как странно создан человек: когда ты счастлив, то все тебе

кажется кругом живым. И вот я сажусь на этот пень и, как

живого, глажу его с нежной лаской рукой.

У него с боку отвалилась кора, и я поглаживаю его по этому

гладкому, еще теплому от солнца боку, и шепчу:

– Ты помнишь? – Это было три года назад. Знаешь, о ком я

говорю? Ты ее держал на себе, а я сидел рядом на траве и читал

ей что-то... Солнце вот так же заходило. Над лугом стелилась

длинная полоса тумана или дыма. Река была спокойная и тихая,

и по ней ходили круги. Помню еще, прошли мимо какие-то

люди в картузах.

И вот, старина, какие мы странные... Как что-то у нас в

руках, то душа спит, она слепа и холодна. А вот когда вырвут у

тебя, когда уж не смеешь подойти, а стоишь да издали

смотришь,– вот тогда только почувствуешь...

Почувствуешь, что ты потерял. Вечная история.

И так вот мы проживаем свой век, нераскрытыми,

равнодушными глазами смотрим перед собой и умираем, ничего

не благословив. А ведь в жизни есть такая радость, старик, от

которой люди плачут. . И с этими слезами не сравнится никакое

счастье.

Понимаешь, в чем дело: для того чтобы человеку быть

мудрым и принимать дары жизни, как редкое чудо, ему

необходимо терять. Тогда в нем, вместе со щемящей болью

печали, просыпается то, что спало и не видело жизни. А ты

знаешь, если у человека раскроются глаза, с какой силой он

может увидеть жизнь!.. Если бы тебе дать эту силу, то ты снова

оделся бы корой и поднялся бы к самому небу. Вот какова эта

сила.

Но так чувствовать и видеть мир человеку дано только в

редкие моменты. А иным и совсем не дано.

Ты смотри когда-нибудь повнимательнее на лица, когда мимо