Избранные произведения

тебя по тропинке идут, возвращаясь из города, потные люди с

узелками и корзинами провизии. В особенности посмотри на

374

женщин, на тех, которые одеты побогаче. Что ты в них

увидишь? Обрати внимание на то, как смотрят их глаза... Как

они смотрят! По равнодушным взглядам ты прежде всего

увидишь, что самое ценное для них – это твердая опора в жизни.

Они ее имеют, и больше им не нужно ничего.

Все силы их ушли на нее. Вот на этом-то мы и попадаемся.

Продаем за нее то, что не имеет цены.

Ох, эта твердая опора... Вот ты тоже ведь твердая опора... а

что в тебе есть? Сухое, без тепла и жизни дерево, которое торчит

из земли, пока (ты уж извини меня, я говорю это для примера),

пока тебя не выкорчуют и не бросят в печку. Тогда ты кого-

нибудь еще согреешь хоть на один час.

И они все такие, что стремятся только к твердой опоре и

хватаются за нее прежде всего и главнее всего.

Но ты понимаешь, какая охватывает радость, когда у

человека раскроются глаза души его, и он вдруг бросает все!

Бросает ради того, что он нашел, как нечаянное чудо, как редкое

сокровище, которое, прежде видя, не видел.

Это вот та самая радость, старик, от которой люди плачут. И

только через эти слезы изредка узнают что-то о своей душе,

которую забыли...

Душу забыли, старик... Оттого и потеряли то, чем могли бы

владеть всегда, а не в редкие только моменты.

А все потому, что серьезные мы люди. Детского побольше

носить бы в себе...

Солнце село. По спокойной глади реки на глубоком месте

ходят круги, и выплескивается мелкая рыба. Я, обняв одной

рукой пень, задумался и смотрю вдаль, на луга и на рассеянные

за ними деревни.

– Милый старик,– говорю я,– ты все-таки был свидетелем

одной из редких минут. И я тебе обещаю, что, вероятно, завтра я

приду опять к тебе сюда и вместе с тобой прочту одно письмо. Я

думаю, что завтра я его уже получу.

Даю тебе слово, что я не распечатаю его раньше, чем приду

сюда.

Завтра ты будешь свидетелем того счастья, о котором я тебе

говорил. Оно бывает, когда человек поживет с твердой опорой, а

потом, как прозревший слепой, со слезами радости увидит

другое.

И не в личном счастье, то есть не в довольстве тут дело,

старик, а в том, что если у человека это бывает, то у него

375

появляются совсем другое зрение и слух. Его душа в это время

начинает слышать то, чего не слышала никогда...

VII

Письмо в узком, твердом конверте...

Я прижимаю его к груди, как будто я сомневался в том, что

получу его.

Нет! Когда женщина находит то, что открывается ей, как

дивное откровение, сомневаться в этом нельзя.

– Вот видишь, старина, я сдержал свое слово:

нераспечатанное, смотри,– говорю я, показывая пню конверт.– А

ты скоро приобретешь большую мудрость, если у тебя перед

глазами будет проходить человеческая судьба. Смотреть со

стороны за судьбой человека, это дает кое-что от мудрости. В

особенности, когда ты видишь его в печали и в радости. Человек

между этими двумя точками, старик. И чем больше они удалены

друг от друга, тем больше человек.

Вот какие дела-то...

Я сажусь за пень, глажу его по ободранному боку рукой и

думаю о том, что еще вчера я сам был с ободранным боком...

Мне не хочется распечатывать конверт, чтобы дольше пожить

этими минутами, когда уже обладаешь счастьем, оно у тебя в

руках, но ты его не знаешь в подробностях.

– Ну, так и быть... Вот этот клочок конверта я засуну тебе за

кору. Ты сохрани его на память о человеческом счастье. И

вслушайся получше в эти слова:

«О человеческом счастье...»

Вот что она мне написала:

«Мой милый, мой нежный друг! Я благословляю судьбу за

то, что она дала мне пережить, когда я встретилась с вами, и мы

потом стояли на лестнице.

Все прошлое всколыхнулось в моей душе и наполнило ее до

краев блаженством такой остроты, какого я не знала никогда...

Сокровище мое родное! Когда я увидела тебя, услышала

твой голос, который я так любила,– все встало передо мной в

неповторимой живости.

Все, все помню!

И эту ослепительно-прекрасную грозу, и нашу тропинку в

Серебряном Бору, и поздние вечера, когда мы с ветками сирени

376

возвращались оттуда. В автобусе No 4... В окна навстречу рвался

влажный ветер с полей и играл моими волосами.

Все помню, до последней мелочи. Но память об этой грозе

не умрет у меня никогда... Помню, как мы выбежали на

площадку лестницы и оба вскрикнули при виде надвинувшейся

черной грозовой тучи с зловещими желтыми подпалинами.

Такой страшной тучи я не видела никогда. Но у меня была

только нетерпеливая радость при виде ее. Мне казалось, что от

ее грозного приближения увеличивалась наша с вами слитность,

как будто мы хотели вместе сжаться перед какой-то опасностью.

И первые порывы ветра в открытое окно, и запах дождя от

капель, упавших на рукав вашего костюма... Все помню!

И мне сейчас так мучительно сладко, так тоскливо

прекрасно, что я плачу. . Стою у окна, прижав платок к губам,