Избранные произведения

сердце, с силой стукнув два раза, останавливалось, и на лбу

выступал пот от какой-нибудь новой мысли: например, ей

приходило в голову, что Трифон Петрович, может быть, работает

над ее хибаркой с тем, чтобы потом сказать:

«Я имею часть в этом доме, так как целое лето ремонтировал

его, исправлял крыльцо, чинил рамы, а ввиду того, что я работал

по вечерам, я еще могу донести на тебя в охрану труда, поэтому

или плати мне сверхурочно или вовсе выселяйся из моего дома».

А тут еще ко всему этому прибавилось одно обстоятельство:

у Трифона Петровича рука в самом деле оказалась легкая;

начиная с воскресенья, в деревню стали приезжать все новые и

новые дачники. Хозяек охватила лихорадка наживы. Цены

поднялись потом втрое, а так как народ все ехал, то стали уж

хапать без всякой совести. Те, кто пустил к себе дачников

раньше по дешевой цене, теперь грызли с досады руки или,

совсем махнув рукой на совесть, набавляли на своих

постояльцев, а если они не хотели приплачивать, выживали их

всякими способами.

Один раз к Поликарповне зашла кума с дальнего конца

деревни.

– Бегала теленка искать,– сказала она, присаживаясь на

нижнюю ступеньку крыльца и поправляя после ходьбы платок.–

Ну, как, довольна своим постояльцем?

Поликарповна с удовольствием и радостью рассказала о том,

какого хорошего, редкого человека ей господь послал, что он с

ней, как с родной матерью, иной сын не будет того для своей

418

матери делать, что делает он, потому что он не по выгоде, а по

душе все делает.

– Да, это редкость,– согласилась кума.– А у меня вон сняли

комнату двое, муж с женой, я с ними и так и этак, старалась,

угождала им во всем, а они в город поехали, четыре дня там

пробыли, а потом, гляжу, вычитают за эти дни. Да ведь комната-

то за вами, говорю, была. А они и внимания не обращают. Еще

пригрозили, что донесут на меня, что я кулак, народ притесняю.

Так, веришь ли, у меня все сердце перевертывается, когда мои

глаза увидят их. Так бы, кажется, кишки им все выпустила, да на

руку и намотала. Вот до чего!

– Нет, у меня прямо свой, родной человек.

– Да уж про твоего разговор по всей деревне идет. Ты

сколько с него положила-то?

– Тридцать рублев в лето.

Кума хотела было почесать голову и только подсунула руку

под платок, да так и осталась с поднятой рукой, удивленно

раскрыв глаза:

– Сколько?

Поликарповна повторила.

– Да ты, бабка, спятила совсем!.. У меня есть один, он у тебя

с руками за сто оторвет, комнату никак найти не может. Теперь

по полтораста берут, по двести!

– Как по двести?..– спросила едва слышным голосом

Поликарповна. У нее почему-то пропал вдруг голос, вся кровь

бросилась ей в лицо, стала медленно расползаться по шее.

– Да так. Вон Демины, у них хатенка немного лучше твоей, а

они за сто двадцать сдали.

– Как за сто двадцать?..– опять так же тихо, как

загипнотизированная, воскликнула старушка.– Да ведь раньше

все дешево брали...

– Мало что раньше! Тогда народу совсем не было, а теперь от

него отбоя нет. Старики не запомнят, чтобы когда-нибудь

столько дачников было. Что же тебе из-за чужого человека цену

упускать, что он тебе, сын, что ли? Такого случая умрешь – не

дождешься. Вон Кузнецовы тоже хороших людей с весны

пустили, знакомые, сколько лет у них жили, а к тому дело

подошло, так они в два счета выкурили, а на другой день вместо

прежних пятидесяти за сто тридцать сдали.

IV

419

Кума ушла, а Поликарповна осталась в невыразимом мраке.

Вон к чему дело повернулось... Конечно, она не могла ни одной

минуты заподозрить Трифона Петровича в том, что он

умышленно стал чинить крыльцо и приводить в порядок ее

домишко с тем, чтобы, когда она заикнется о прибавке,

представить ей счет за ремонт. Просто невозможно было

заподозрить в этом человека с такой хорошей душой.

Но дело в том, что сейчас эта хорошая душа влетела ей в

копеечку. Семьдесят рублей убытку! Ведь если бы на месте

Трифона Петровича был какой-нибудь обыкновенный, а того

лучше – дрянной человечишко, который бы выгрызал каждую

копейку, тогда бы она ему, не церемонясь, прямо сказала

начистоту:

«Вот что, мой милый, прошиблась я маленько, когда с тебя

плату назначала, я думала, что народу не будет и придется мне

одной все лето куковать, и назначила с тебя поменьше, чтобы ты

к другим не ушел. А когда дачник полным ходом попер, теперь

уже мне бояться нечего: или втрое давай или выметайся, а то

новый постоялец дожидается».

Вот что она могла бы сказать. А как это скажешь человеку,

который к тебе подошел, как сын родной, без всякой корысти, и

сама же только что хвалила его по всей деревне?

И словно нечистый ее подвел в разговоры с ним пускаться, о

душе распространяться. Распространилась на семьдесят

целковых! Держалась бы подальше. И как в голову не пришло,

что, когда деньги получаешь, всегда дальше держись. Комнату