Избранные произведения

предоставил, самовар поставил, и больше нас ничего не

касается. А теперь, ежели она его выкурит, то соседи такой звон

подымут, что просто беда. Скажут, вишь, старая карга, из нее

скоро мох расти будет, а она душу свою пачкает, хорошего

человека выкурила.

И как. только она теперь видела постояльца, когда он с

удочками и корзиночкой возвращался с рыбной ловли, так у нее

перевертывалось все сердце. Хорошо ему рыбку-то ловить, на

семьдесят целковых можно себе удовольствие позволить. И

идет, как будто не понимает. У, сволочь поганая! Господи,

прости ж ты мое согрешение!..

Весь вид постояльца, его ласковость, мягкость вызывали у

Поликарповны только раздражение, почти ненависть. Чем

человек этот был лучше по душе, тем для нее было только хуже,

420

так как ей на этом приходилось терять такие деньги, каких она

уже давно не видела в руках.

И что бы он теперь ни делал, как бы хорош с ней ни был, ее

мысль не могла забыть этих семидесяти рублей и того, что тот

человек, который готов заплатить сто рублей, может уехать. И

когда Трифон Петрович за чаем угощал Поликарповну

привезенными из города конфетами, она конфеты брала, а сама

против воли думала:

«За семьдесят целковых, конечно, можно конфетками

угощать, за эти деньги можно бы и получше привезти. А то это

чего выгоднее: по-душевному обошелся с человеком, конфеток

ему на гривенник купил, а у него от этого язык не

поворачивается свою сотню отстоять».

И хотя, если говорить по правде, тот же ремонт, который

произвел Трифон Петрович, обошелся бы ей не дешевле

семидесяти рублей, но она ведь не просила его об этом, ее

хибарка и без ремонта могла бы быть сдана в лучшем виде. И он

с ней не договаривался, а добровольно делал, а за добровольное

денег нельзя взыскать. А то это немало охотников найдется.

Какой-нибудь проходимец присоседится, что-нибудь починит, да

нарочно еще будет по вечерам работать, когда охраной

запрещено, а потом плати ему вдвое, как за сверхурочное!.. А

что он за водой ходит, так это девчонку какую-нибудь нанял за

два рубля в лето, так она тебе столько натаскает, хоть залейся

совсем. Это подешевле обойдется.

А почему ей только сто рублей с того постояльца брать? Раз

Кузнецовы сто тридцать, то и она может столько же назначить,

ведь это до ремонта к ее домишку страшно было подойтить, а

теперь на него глядеть любо. Даже калиточка есть. Вот только

бы избавиться. Ее раздражало каждое его слово, каждое

движение. Даже то, что у него были белые руки, чего она

прежде как-то не замечала.

А он, как нарочно, ничего этого не видел. А тут кончил

наконец свою картину и, отойдя от нее шага на два, даже

засмеялся от удовольствия: яблоневый цвет большими – белыми

с розовым – гроздьями, как живой, был на первом плане

картины, и от него веяло такой чистотой, а от вечерней глади

реки таким покоем, что, казалось, чувствовался его аромат и

запах вечерних, засыревших полей.

– Схватил! – сказал Трифон Петрович. И, обратившись к

хозяйке, прибавил: – Вот осенью другую картину тут напишу.

421

У Поликарповны вся шея покрылась красными пятнами.

V

На следующее утро Поликарповна остановила проходившего

за водой Нефедку и, позвав его к себе, рассказала ему все,

спрашивая совета, как поступить.

– Я говорил, что-нибудь тут да не так. Скажи, пожалуйста,

чего это ради чужой человек ни с того ни с сего на другого будет

работать, спину гнуть! Вот оно так и пришлось: он топориком-

то потюкал, по душе с тобой обошелся, а у тебя через это рука

против его не подымается. Тебе бы сейчас случаем

пользоваться, что дачник густо пошел, крыть по чем зря да в

сундук прятать, а у тебя против него руки связаны. Ну да вот

что...

Он пьяным жестом сложил руки на груди, взяв себя

ладонями под мышки, и задумался, опустив голову. Потом,

подняв голову, сказал:

– Ставь, видно, мне четвертную на пропой души, и устрою я

тебе это дело в лучшем виде. Человек он, видать, хороший, в суд

не пойдет. Ты уйди на денек, скажем, к дочери за реку, а я ему от

твоего имени объявлю, чтобы он убирался подобру-поздорову.

Потому что, ежели ты его не выставишь, а только плату на него

накинешь, то тебя потом хуже совесть замучает смотреть на

него, потому что ты старушка религиозная и душа у тебя

совестливая.

– Верно, батюшка, замучает,– сказала Поликарповна, забрав

подбородок в руку и скорбно покачав опущенной головой в

черненьком платочке.

Она как-то вся потерялась, даже осунулась и побледнела за

эти дни, а на руках и на щеках виднее выступили лиловые

пятна, что бывает у глубоких стариков перед недалеким часом

смертным.

– Ну вот, а я полегонечку тут все сделаю. Так и так, мол,

старушка богобоязненная, совестливая, самой ей разговаривать с