Избранные произведения в двух томах. Том второй

Пишущему эти строки воронежские старожилы рассказывали о необычайной силе поэта, унаследованной от отца, и о том, как он, например, с пудовой гирей в каждой руке взбирался по лестнице на крышу своего дома. Это молодечество, по рассказу Н. Второва, заставило его однажды, в 1850 или 1851 году, хвалясь силой, сдвинуть с места нагруженный воз, причем у него “как бы порвалось что внутри”, от чего началось хроническое расстройство желудка, переставшего принимать всякую пищу, кроме куриного супа, кашицы да белого хлеба. В прелестное весеннее утро 13 апреля 1855 года болезнь эта получила возможность резко прогрессировать, потому что Никитин, по примеру, но против предостережения Второва, с которым гулял, соблазнился на купанье. Это купанье имело следствием очень тяжелую болезнь, которую Н. Второв, в терминах своего времени, определяет сначала как “горячку”, потом как “скорбут” и признаками которой указывает лишение “употребления ног” и постоянное лежание в постели. Бывший директор воронежской гимназии и тамошний помещик П. И. Савостьянов предложили больному поэту пожить у него в имении “Сухие Гаи”. Никитин принял предложение. Его привез, за ним ухаживал и носил его “молодой парень, одетый и остриженный по-русски, кажется, один из дальних родственников больного”. Хозяин наделил поэта медицинскими книгами, и Никитин погрузился в них. В записке из “Сухих Гаев” ясно передано ощущение этого лета: “Вижу самого себя медленно умирающего, с отгнившими членами, покрытыми язвами, потому что такова моя болезнь”.

В конце июня Никитин уже возвратился домой.

Врач Кундасов принес ему облегчение от скорбут, отменив диету и допустив в пищу кислые щи, квас и т. д. Но, по-видимому, теперь Никитин был уже болен. 13-го октября он пишет: “Вчера для меня был страшный день. Я думал, треснет мой череп, — так болела голова от расстройства желудка!”

В начале 1856 года вышло первое издание стихотворений Никитина. Издатель, гр. Д. Толстой, вице-директор департамента полиции, подал поэту мысль поднести книгу высочайшим особам. Никитин согласился и был в восторге, когда получил подарки от обеих цариц и цесаревича Николая Александровича. “Рука дрожит”, — пишет он Н. Второву. Знаки сочувствия шли со всех сторон к поэту. Генерал-майор Комсен из Кременчуга прислал ему полное собрание сочинений Пушкина. Еще какая-то “почтенная особа” — “Мертвые души” в золотом переплете. В Воронеже книга имела большой успех: “Было 150, все дотла распроданы”. Столичная критика приняла ее менее горячо, чем следовало. Фаддей Булгарин издевался.

1856 год был омрачен для Никитина смертью Дуракова. Никитин писал И. И. Брюханову: “Бедный Дураков! Мне тем более грустно, что настоящее время я почитаю каким-то светлым исключением из моей жизни”.

В 1857 году Н. И. Второв, переведенный на службу в Петербург, уехал из Воронежа, и кружок его распался. Разлука с ним была тяжела для Никитина. В Воронеже к этому времени не оставалось почти никого из друзей Никитина. Опять в нем начались сомнения. “Видно, я ошибся в выбранной мною дороге”, — пишет он Н. Второву 15 апреля. “Неумолкаемая гроза и гроза отвратительная, грязная, под родною кровлей” стала опять для него “невыносимой битвой”. Творчество поэта не находило себе выхода. Поэма “Городской голова” не удавалась: “…раз десять начинал я новую работу, поэму, но разрывал в мелкие куски. Жалкое начало! Дрянь выходит из-под пера”. Противоречие между требованием “невозмутимого мира” и жизнью опять мучило поэта. Он с увлечением читает “Последнего из могикан”: “Все-таки легче, когда забудешься, хоть ненадолго”.

Письмо к Плотниковым, от 12 июля этого года, ярко рисует некоторые стороны жизни поэта. Любовь к хозяйничеству сидела в нем крепко. Он охотно исполнял в Воронеже всевозможные поручения своих деревенских знакомых. Попросили купить коляску — он покупает и торгуется: “Как я ни старался выжать что-нибудь из немца — хозяина коляски, нет! не уступил ни гроша! Толкует, что она из бука, и при этом долго вертел указательным пальцем под самым моим носом; ей-богу, не понимаю, что же тут общего между буком и моим носом?” В этом же письме Никитин и счет посылает:

“За гайку1 руб.22.

За овес и сено1.40.

За сало—35.

Соду1.75.

Конфекты1.5.

На дорогу1.23.”