Избранные произведения в одном томе

Рука, похоже, принадлежала Рейнольдс. Она, значит, последовала за ним в кусты, прихватив фонарик. Он не помнит точно, но по-другому быть не могло, иначе он не оказался бы здесь, в шезлонге, верно? Никак не смог бы вернуться своими силами.

Сколько он проспал? Уже сумерки. С слияньем дня и мглы ночной бывают странные мгновенья… тудум тудум тудум тудум как мимолетное виденье[532]. Какое старомодное слово «мгла» — сейчас так никто уже не говорит.

Пора выпить.

— Рейнольдс! — зовет он. Нет ответа. Она его бросила. Так ему и надо. Он сегодня плохо себя вел. Но как приятно было плохо себя вести! «В наше время не принято так разговаривать с женщинами!» — да пошли вы к черту! Кто ему запретит? Он уже на пенсии, его не уволишь. Он хихикает про себя.

Он приподнимает себя из шезлонга и разворачивает в сторону ступенек, ведущих к дому. Ступеньки скользкие, и во дворе к тому же полутемно. Крепускулярное освещение. Крепускулярное — звучит как название какого-то членистоногого, вроде краба. Колючее слово в жестком панцире, с клешнями.

Вот ступеньки. Поднять правую ногу. Он промахивается, падает, налетает, обдирается.

Кто бы подумал, что в старике столько крови[533].

— О боже! — восклицает Рейнольдс, когда его находит. — Гэви! Тебя ни на минуту нельзя оставить! Посмотри, что ты наделал!

И разражается слезами.

Ей удалось перетащить его на шезлонг и подпереть подушками; еще она кое-как стерла кровь и перевязала ему голову мокрым посудным полотенцем. Теперь она висит на телефоне, пытаясь вызвать «Скорую».

— Не смейте ставить меня на ожидание! У него был удар, а может… Вы же скорая помощь! О черт!

Гэвин лежит среди подушек, и что-то — ни холодное, ни горячее — течет у него по лицу. Оказывается, еще не сумерки — солнце лишь клонится к закату, и небо окрашено в роскошный розовато-бордовый цвет. Ветви пальмы тихо колеблются; слышно, как пульсирует циркуляционный насос, или это кровь шумит в ушах? Поле зрения темнеет, и в нем появляется Констанция — она парит в воздухе, прямо посередине. Это старая, сморщенная Констанция, с плохо наложенным макияжем вроде маски, бледное растерянное лицо, которое он недавно видел на экране. Она удивленно смотрит на него.

— Мистер Картофельная Голова? — спрашивает она.

Но он не обращает внимания на ее слова, поскольку стремительно летит по воздуху прямо к ней. Она, однако, не становится ближе; должно быть, удаляется от него с той же скоростью. «Быстрее!» — подгоняет он себя, сокращает расстояние между ними, настигает ее, влетает в черную дыру зрачка, окруженного синевой радужки — в ее удивленный глаз. Вокруг открывается новое пространство, пронизанное сиянием; а вот и его Констанция, снова юная и манящая, как раньше. Она радостно улыбается и раскрывает ему объятия, и он обнимает ее.

— Ты добрался, — говорит она. — Наконец-то. Ты проснулся.

Смуглая леди

По утрам за завтраком Джорри читает некрологи во всех трех газетах. Иногда они ее смешат, но, насколько помнит Тин, она еще ни разу над ними не плакала. Она не из тех, у кого глаза на мокром месте.

Джорри отмечает крестиком покойников, заслуживающих интереса, — двумя, если собирается идти на похороны — и протягивает газеты через стол Тину. Она получает настоящие, бумажные газеты — их приносят и кладут прямо на порог таунхауса. Джорри утверждает, что интернет-версии газет скупятся и печатают не все некрологи.

— О, еще одна. «Ее будет не хватать всем, кто ее знал». Вот еще! Я работала с ней над рекламной кампанией «Сплендиды». Она была больная на голову стерва, — таков типичный комментарий Джорри к очередному некрологу. — Или: «Мирно скончался дома от естественных причин». Как же! Готова спорить, что это передоз.

Или:

— Ну наконец-то! Шаловливые Ручонки! Он пытался меня лапать на корпоративном ужине в восьмидесятых, при том что его жена сидела рядом. Он наверняка так проспиртовался, что его даже бальзамировать не придется.

Сам Тин ни за что не пошел бы на похороны неприятного ему человека — разве что поддержать кого-нибудь безутешного. Те годы, когда СПИД только появился, были адом — все равно что эпидемия «черной смерти»: похороны идут косяком, общее онемение, остекленелые глаза, невозможно поверить, комплекс вины у выживших, дефицит носовых платков. Но для Джорри ненависть, наоборот, служит стимулом. Она желает плясать чечетку на могилах; но лишь фигурально, поскольку ни она, ни Тин уже не годятся в плясуны. Он, впрочем, неплохо танцевал рок-н-ролл — давно, еще в школе.