Избранные произведения в одном томе

Они ужинали втроем за одним столиком — Кравцов, Оловянников и Али-Овсад. Старый мастер жевал ростбиф и рассказывал длинную историю о том, как его брат-агроном победил бюрократов Азервинтреста и резко улучшил качество двух сортов винограда.

Кравцов слушал вполуха. Потягивая пиво, он все посматривал на столик в углу салона, за которым ужинали Воронин, Штамм и незнакомый маленький седоусый человек. Воронин сидел спиной к Кравцову. В тускловатом свете керосиновых ламп его темные волосы отливали медью. Затылок был узкий, с глубокой ложбинкой — совсем не профессорский затылок.

Настроение у Кравцова было скверное. Танкер, стоявший у борта «Фукуоки», заканчивал перекачку топлива. Завтра рано утром он уйдет — уйдет без Кравцова. Правда, и без монтажников Паркинсона. Ему, Кравцову, удалось удержать их от бегства, но теперь было просто немыслимо уехать самому…

— На днях, — сказал Оловянников, когда иссякла виноградная история Али-Овсада, — я стал невольным свидетелем такой сцены. Токунага стоял у борта — видно, вышел подышать свежим воздухом. Мне захотелось его незаметно сфотографировать, и я принялся менять объектив. Вдруг вижу: японец снял с запястья какой-то браслет, посмотрел на него и бросил за борт. Тут как раз Воронин к нему подошел. «Что это вы кинули в море, Масао-сан? — спрашивает. — Не Поликратов ли перстень?» Токунага улыбается своей грустной улыбкой, отвечает: «К сожалению, нет у меня перстня. Я выбросил магнитный браслет…» Ну, знаете эти японские браслеты, их носят многие пожилые люди, особенно гипертоники…

— Знаю, — сказал Али-Овсад.

— Да, так вот, — продолжал Оловянников. — Воронин стал серьезным. «Не понимаю, — говорит, — вашего хода мыслей, Масао-сан. Вы что же, полагаете, что нам не удастся…» — «Нет-нет, — отвечает Токунага. — Мы, конечно, вернем магнитам их свойства, но не знаю, дождусь ли я этого…» — «Ну, зачем вы так…» Воронин кладет ему руку на плечо, а тот говорит: «Не обращайте внимания, Воронин-сан. Мы, японцы, немножко фаталисты…» Он, видно, и вправду неизлечимо болен, Токунага…

Али-Овсад поцокал языком.

— Что это за пигалица с седыми усами? — вполголоса спросил Кравцов, кивком указав на маленького человечка, который ужинал за столиком Воронина.

— Эта пигалица — профессор Бернстайн, — ответил Оловянников.

— Вон что! — Кравцову стало неприятно из-за «пигалицы». — Никак не думал, что он…

— Такой немощный? А вы читали в американских газетах, как он вел себя в Принстоне? Он забаррикадировался в своей лаборатории и создал вокруг нее электрическое поле. Он получал энергию от электростатического генератора, который вращался ветродвигателем. Бандитов затрясло, как в пляске святого Витта, и они поспешили убраться. Все шесть дней он просидел в лаборатории с двумя сотрудниками на одной воде.

— Все-то вы знаете, — сказал Кравцов.

— Профессия такая.

— Между прочим, Чулков рассказывал, что вы извлекали из него различные сведения обо мне. Зачем это?

— Болтун ваш Чулков. Просто я интересовался, как вы подавляли мятеж.

— Ну уж, «мятеж»…

— Он про тебя писать хочет, — вмешался Али-Овсад. — Он хочет писать так: «Кравцов стоял возле черный столб…»

Оловянников со смехом протянул мастеру руку, и тот благосклонно коснулся кончиком пальцев его ладони.

— Вы лучше напишите, как мы целый месяц крутимся вокруг столба, — резко сказал Кравцов. — Наблюдаем, измеряем… Осторожничаем… — Он допил пиво и вытер губы бумажной салфеткой. — Действительно, трахнуть его, дьявола, атомной бомбой…

Воронин оглянулся, мельком взглянул на Кравцова. Услышал, должно быть.

— Не надо нервничать, Саша, — сказал Оловянников. — Пойдемте-ка, товарищи, проведаем Макферсона.

Тут мимо них прошел Воронин, направляясь к двери. Он улыбнулся Кравцову, бросил на ходу:

— Значит, атомной бомбой?

Кравцов не ответил. Воронин вдруг остановился в дверях, поманил его пальцем.

— Саша, ты сегодня вечером свободен?

— У меня сплошное свободное время, — хмуро ответил Кравцов.

— Да, да, понимаю… Ты зайди ко мне сегодня. Попозже. В двенадцать или лучше в половине первого. Ладно?

— Ладно. — Кравцов сразу повеселел.

* * *

Несколько дней назад врач разрешил Уиллу двигать руками и поворачиваться с боку на бок. Нет-нет да искажала гримаса боли его лицо, и нижняя челюсть как-то особенно выпирала, и Норма Хэмптон в ужасе бежала за врачом.

Но все-таки опасность, по-видимому, миновала.

Уилл лепил из пластилина фигурки, а когда лепить надоедало, просил Норму почитать газету или излюбленные «Записки Перигрина Пикля». Он слушал, ровно дыша и закрыв глаза, и Норма, взглядывая на него, не всегда могла понять, слушает ли он, или думает о чем-то своем, или просто спит.

— Как только ты поправишься, — сказала она однажды, — я увезу тебя в Англию.

Уилл промолчал.

— Как бы ты отнесся к мысли поселиться в Чешире, среди вересковых полей? — спросила она в другой раз.

Надо было отвечать, и он ответил:

— Я предпочитаю Кемберленд.

— Очень хорошо, — сразу согласилась она. И вдруг просияла: — Кемберленд. Ну конечно, мы провели там медовый месяц. Боже, почти двадцать пять лет назад… Я очень рада, милый, что ты вспомнил.