Избранные статьи

Сила этой книги – в силе авторских чувств: презрения, негодования, ненависти; чего здесь нет, так это теплохладности. Кантор ненавидит самодовольство выигравших и презирает самообман проигравших: «Обывателю хотелось глядеть на рубку леса глазами лесопромышленников; и вдруг обыватель осознал, что он не промышленник, даже не лесоруб, он всего лишь расходный материал». Кантор хочет, чтобы щепки глядели на рубку леса исключительно своими глазами. И, видимо, это и в самом деле наинасущнейшая задача – но не для прозы.

Потому что прозой текст делается не благодаря темам (они могут быть сколь угодно политическими), сюжету (он может отсутствовать) или языку (он у Кантора уместно схематичный), а благодаря знанию о том, что каждый человек и щепка, и лесоруб, поэтому и щепки могут смотреть глазами лесорубов, и лесорубы – глазами щепок. «Ты есть тот» – это не прекраснодушная мораль в конце прозаических книг, а их исходный – рабочий – пункт, как закон тяготения для архитектуры.

В книге Кантора это знание отменено – и эта отмена тем радикальнее, что в центре книги стоит смерть, то есть всеобщий примиритель и уравнитель. Поначалу даже кажется, что в новой книге найдена верная точка для перевода социального разрыва во внутричеловеческий: говорить от имени проигравших – значит говорить от имени умирающих, мертвых, смертных, то есть от имени той смертности, что есть в каждом. Но оказывается, что у Кантора и смерть, и страдание – не общая участь, а привилегия: «От Татарникова действительно пахло бедой; вот Ройтман, синещекий Ройтман, говорит про Холокост, а в воздухе пахнет шашлыком». Проза может начать с таких различий, но не может ими кончить; она не дает таким различиям застыть, потому что знает, что каждый жив («шашлык») и каждый умрет («беда»); что и жизнь не вина, и смерть не заслуга.

У дочки Татарникова есть ухажер, англичанин Бассингтон, который с самого начала назван «румяной оксфордширской сарделькой», то есть помещен отдельно от смертных, туда же, куда и Ройтман с шашлыком. Но когда его жестоко избивают, мы ждем, что боль хоть ненамного его приблизит к истерзанному главному герою, а значит, и к нам, к людям: «Бассингтон продолжал лежать ничком на лестничной площадке – боль от сломанного носа была такая, что ни думать, ни говорить он не мог», – ждем, но завершается описание фразой: «В полумраке лестничной клетки белел его полный зад». Фактически эта фраза выполняет ту же функцию, что и знаменитая фраза Данилы Багрова из фильма «Брат»: «Не брат ты мне, гнида черножопая» (с заменой эпитета на «белозадая»), – функцию деления на своих (людей) и чужих (нелюдей) даже и в унижении и боли.

Это различие между смертными людьми и какими-то иными существами, которые людей терзают, а сами, даже истерзанные, людьми не становятся, доведено до самого глубокого уровня в центральной метафоре книги: «Россия представилась ему безмерно долгим снежным белым полем – простертая в никуда, в безбрежность белая равнина, и в снегу замерзают люди. Они далеко друг от друга, их закопали в снег поодиночке, им не дотянуться друг до друга, не подать руки. И люди ползут друг к другу по снегу. Но им не дают, никогда не давали встретиться – гнали обратно; каждого – в свою нору, в свою ледяную могилу; им говорили, что община тормозит индивидуальное развитие личности, препятствует прогрессу; говорили, что им следует терпеть и замерзать в одиночку. И так мы стоим по грудь в снегу и терпим. И замерзаем». Полувкопанные в снег люди человечны в своем страдании и одиночестве, но безликая стая тех, кто людей «закопал» и «гонит», тех, кто ругает и разрушает общину, стая западников и либералов, с ее неспособностью страдать и умирать как люди, в точности совпадает с фольклорным представлением о нелюди.

«Татарников сказал: – Никто не победил. Ни красные, ни белые. – Кто-то победил, – сказал Бланк и подумал про Сердюкова и Губкина. – Рак победил, – сказал Татарников». Через 100 лет увидеть, что по обе стороны общественного раскола были люди, легко. А в своем нынешнем враге разглядеть не сардельку, не раковую клетку, а человека почти невозможно – но проза и существует ради этой невозможной задачи.

Книга Кантора делит людей на тех, от кого пахнет бедой и от кого шашлыком, на гибнущих от рака и губительных, как рак, – она архаична, как может быть архаична сказка или газетная статья; она еще не знает того, что знает литература.

сентябрь 2009

«Александр Блок: последние годы жизни» Евгении Ивановой

Книга Евгении Ивановой «Александр Блок: последние годы жизни» (СПб.; М.: Росток, 2012) вышла очень вовремя. Когда возобновляется движение истории, когда, как сказал бы Блок, начинаются «события», все участники и наблюдатели стараются понять нечто неуловимое, называемое «настроения масс», или «глубинные течения», или еще как-нибудь неопределенно.