Но вот 4 августа 1989 г. Верховный Совет СССР принимает Закон «О статусе судей в СССР». Он страдает, с нашей точки зрения, всеми теми недостатками, о которых говорил публицист, и еще некоторыми другими. Он малоинформативен (именно как закон, а не как газетная статья), он ведомствен по направленности своей, наконец, он содержит формулировки, буквальное исполнение которых невозможно.
1. Почему я говорю, что закон малоинформативен. Во-первых, он напоминает оглавление к несуществующему сборнику: из двадцати одной его статьи одиннадцать содержат отсылки к непоименованному конкретно «законодательству Союза ССР и законодательству союзных республик». В семи случаях из одиннадцати того законодательства еще не существует. Оно должно быть создано в соответствии со ст. 2 постановления Верховного Совета СССР о порядке введения данного закона в действие. Во-вторых, анализируемый акт мало информативен как закон, поскольку многие его формулировки представляют собой не правила поведения, а благие пожелания, в которых ряду провозглашаемых прав не коррелируют ничьи обязанности и которые не защищены санкциями за неисполнение. Это особенно характерно для многих формулировок раздела IV закона: «Права и обязанности судей и народных заседателей»[321]
. Не снабжен санкцией п. 3 ст. 12, обязывающий различных участников процесса выполнять требования и распоряжения судей. Здесь же вместо указания срока исполнения употреблен неопределенный термин «своевременно».2. Закон носит на себе печать разработки его в недрах ведомства. Это выражается, прежде всего в подходах к разрешению конфликтных вопросов. В стремлении уберечь судейскую деятельность от социального контроля авторы проекта сформулировали п. 3 ст. 5 Закона так, что он не только противоречит общему условию гласности судебного разбирательства, но и попросту не выдержан как в правовом, так и в семантическом отношении. Так и хочется повторить: есть мысли, единственное спасение которых в неясности выражения (подробнее см. ниже). Опасность ведомственности продолжает сохраняться, поскольку в качестве исполнителей всех семи коррелирующих с Законом актов названы Верховный Суд СССР и Министерство юстиции СССР.
Ну почему бы не предусмотреть составление альтернативных проектов другими субъектами?
3. Наконец, некоторые формулировки закона попросту невозможны для буквального исполнения. Возьмем п. 3 ст. 9. В нем сказано, в частности, что кандидаты в судьи Верховных Судов союзных республик представляются в порядке, установленном законодательством союзных республик с учетом мнения (одного, значит, мнения. –
Часть 3 п. 2 ст. 12 Закона устанавливает право судьи запрашивать информацию от государственных и общественных органов, научных учреждений и информационных центров. Очевидна нехватка указания на характер информации, которую судья может запрашивать, особенно в случае зависимости ее от режима секретности. По крайней мере, в двух случаях (один уже упомянут, другой – это п. 2 ст. 6) формулировки анализируемого Закона вступают в противоречие с действующим республиканским уголовно-процессуальным законодательством, не оговаривая необходимости внести в него изменения (подробнее см. ниже).
И все же Закон принят. И народный депутат Ф. Бурлацкий, член Верховного Совета СССР, тоже голосовал за него. Можно объяснить это. Однако для нужд книги достаточно пока следующей констатации: законодательный процесс все еще несовершенен.
6. Дифференциация форм уголовного судопроизводства
Общие соображения.
Как не бывает двух абсолютно одинаковых преступлений, так не бывает и двух совершенно одинаковых путей к достижению цели уголовного процесса по двум уголовным делам. Это на уровне единичного. Естественно, правовое регулирование не может быть индивидуальным для каждого уголовного дела. Однако на уровне особенного – выделенных по различным критериям групп уголовных дел – дифференциация правового регулирования не только возможна, но и проведена в действующем законодательстве:производство по делам несовершеннолетних, специфицированное с целью усилить гарантии соблюдения законных интересов этой категории обвиняемых;
производство по применению принудительных мер медицинского характера, выделенное по признаку применяемых мер уголовно-правового воздействия, но имеющие своим содержанием изменение процессуальной формы в зависимости от особенностей личности;