Избранный

В действительности — он так и остался в том дне, хотя календарь сообщал ему иное. Прошло больше месяца, но он до сих пор помнил каждую деталь произошедших событий, от ее сбитого дыхания и паники во взгляде, до слез, бежавших по его и ее щекам.

Его Селену поразила болезнь, которая периодически задевала священный класс Избранных. За всю историю существования Избранных, определенное число женщин пострадало от Окостенения, и это ужасная смерть — твой разум продолжает жить, запертый в застывшей телесной оболочке, без возможности освободиться, и нет никакого лекарства, никто не способен тебе помочь.

Даже мужчина, который любит тебя больше жизни.

Сердце пропустило удар, Трэз опустил руки, качая головой, и попытался снова подключиться к реальности. В последнее время его мучили подобные незваные эпизоды, и вопреки логике они приходили все чаще, а не наоборот… отчего он начал переживать за свое психическое спокойствие. Он слышал расхожую поговорку, что время лечит, и, черт, может, она и была применима к другим. Что же до него? Его скорбь превратилась из ослепительной боли, которую он испытывал в начале, из агонии настолько раскаленной, что она могла сравниться с пламенем погребального костра Селены, до хронической карусели из воспоминаний, которые, казалось, с каждым днем вращались все быстрее вокруг центральной оси, коей являлась его потеря.

Собственный голос звучал эхом в его голове: «Я правильно понял тебя? Ты хочешь… чтобы все это закончилось?».

Когда настали последние мгновения ее жизни, Селена не могла говорить, им пришлось использовать согласованный ранее способ общения, в котором они допускали, что она сохранит контроль над веками вплоть до самого финала: моргнуть один раз — это «нет»… два раза — «да».

«Ты хочешь… чтобы все это закончилось?».

Он знал, каким будет ее ответ. Прочел его в ее усталом, отстраненном, затухающем взгляде. Но это был один из редких моментов в его жизни, когда нужно быть абсолютно, на сто процентов уверенным.

Селена моргнула один раз. А потом еще раз.

Он был рядом с ней, когда введенный препарат остановил ее сердце, даровав желанное облегчение.

Он в жизни не представлял, что существуют подобные страдания. Его и ее. Он не мог представить худшей смерти и уж точно не мог вообразить, что ему придется кивком головы дать Мэнни сигнал, чтобы мужчина сделал укол… не представлял, что когда-нибудь будет мысленно кричать, наблюдая, как умирает его любимая, что его оставят одного до конца своих дней.

Единственное его утешение в том, что её страдания прекратились.

Суровая реальность такова, что одновременно с этим начались его страдания.

Сразу после этого он нашел некое успокоение в том факте, что именно он остался один, чтобы скучать по ней, а не наоборот. Но, как показало время, он использовал эту панацею слишком часто — ведь больше ничего не помогало — и она перестала работать.

Поэтому сейчас ничто не несло ему облегчения. Он бы обратился к выпивке, но алкоголь только распускал и без того слабый контроль над его слезными каналами. Еда его не волновала. Секс даже не обсуждался. А на поле боя его не пустят… и Братья, и айЭм осознавали, что он крайне нестабилен.

Так что ему оставалось? Силком тащить себя сквозь дни и ночи, моля о самом банальном облегчении: свободном дыхании, крупице душевного покоя, хотя бы часе спокойного сна.

Протянув руку, он прикоснулся к стеклянному полотну, расположенному под углом, отделявшему его от остального мира, мира за пределами его персонального ада. Забавно думать, что ныне «остальной» мир когда-то был для него «реальным» миром… и в сторону расовые и возрастные различия, его превосходящее положение над клубной массой… он был далек от них по иной причине.

У Трэза возникло ощущение, что между ним и остальными пролегла пропасть, и это навсегда.

И, по правде, он больше так не мог.

Скорбь сломала его, и если бы не общеизвестный факт, что самоубийц не пускают в Забвение, он бы всадил пулю в висок через сорок восемь часов после ее смерти.

Я так больше не проживу, ни одной ночи, — подумал Трэз.

— Умоляю… помоги мне…

Он не знал, к кому обращается. Если смотреть с точки зрения вампиров, то Дева-Летописеца прекратила свое существование… и в своем текущем состоянии он прекрасно понимал, почему она решила отложить микрофон и сойти со сцены. А будучи Тенью, его вырастили в поклонении Королеве… одна проблема: Королева замужем за его братом, а молиться собственной снохе как минимум странно.

Доказательство того, что вся эта духовная шамбала не стоит ни гроша.

Но даже в таком случае его страдания были настолько сильными, что он не мог промолчать.

Запрокинув голову, он уперся взглядом в низкий черный потолок и облачил свои душевные муки в слова:

— Я так хочу, чтобы она вернулась. Я просто… я хочу, чтобы Селена вернулась. Умоляю… если там кто-то есть, помоги мне. Верни мне ее. Не важно, в какой форме… я так больше не могу. Я не проживу так больше ни ночи.

Ответа, разумеется, не было. И он чувствовал себя полным придурком.