Избравший ад: повесть из евангельских времен

– Замолчи, безумец! – яростно приказал он. – Ты сам не знаешь, что говоришь! Риму и кесарю – его властителю – суждено править миром, так будет вечно!

– Ты обязан говорить так, игемон, но разве ты так думаешь?

– Не сметь! Это не твое дело! – Наместник снова прошелся по террасе, круто остановился перед Иудой. – Все-таки, почему ты спас того торговца?

– А что хорошего принесла бы его гибель? Была бы еще одна попытка бунта, новые бессмысленные жертвы и много горя для нашей бедной земли. Кому это надо?

– И потому ты рисковал жизнью ради постороннего человека?

– Во-первых, не так уж я рисковал. Двое противников – это для меня не много, игемон. К тому же, сражаться нас учили одни и те же наставники. А я был прилежным и способным учеником. Кроме того, ставка была слишком большой – стоило сыграть.

– Странно, я привык к тому, что твои соплеменники не боятся умереть, лишь бы не покориться нам, а ты рискуешь жизнью, чтобы остановить бунтовщиков.

– Конечно! И сделал бы это снова.

– Но почему?

– Потому что любое восстание против вас сейчас обречено и бессмысленно. Оно не приведет ни к чему, кроме окончательной гибели Израиля. Моему народу трудно принять эту истину. Проще верить в несбыточное, чем признать: мы оказались побежденными, нужно научиться жить с этим и поладить сначала между собой!

Наместник замер в изумлении, в который раз всмотрелся в лицо Иуды.

– Значит, ты считаешь любую борьбу против Рима бессмысленной? – тихо спросил он.

– Да, игемон.

– Тогда как же ты оказался у зелотов?

Иуда горько усмехнулся.

– Я тогда думал иначе. Был молод, горяч, умел безоглядно верить, они смогли увлечь меня.

– Чем?

– Мечтами… Вспомни, игемон, как мечтается в юности, когда мир кажется простым и понятным, нет сомнений, что есть добро, зло, друг, враг…

– А теперь?

– Прошло время, а оно вместе с опытом – лучшие учителя.

– И чему же ты научился?

– Многому, игемон. В частности, не вести пустых разговоров.

– Ты забыл: это допрос, на котором я решаю твою судьбу.

– Действительно, забыл. Но я не знал, что допросы ныне ведутся по методу диспутов в Академии[52].

Пилат снова невольно улыбнулся.

– Тогда продолжим как тебе привычно. Что ты делал после ухода из братства?

– Ходил по свету, смотрел, как живут люди.

– Чем же ты жил? Как зарабатывал на хлеб?

– Как придется, игемон. Я многое умею.

– Не сомневаюсь! Где ты получил образование?

– В александрийской школе. Родители отправили меня туда в двенадцать лет.

– Ого! Должно быть, они прочили тебе большое будущее. Долго ты учился?

– Шесть лет.

– Шесть лет! А возвратившись, ушел к зелотам? Не понимаю! С твоим умом, происхождением и такими познаниями ты мог сделать почти любую карьеру.

– Мог.

Наместник откровенно рассматривал Иуду, словно диковину.

– Эта мысль никогда не увлекала тебя?

– Никогда.

– Почему?

– Кто знает, игемон – родился таким.

– Но тогда что вообще тебе надо от жизни?

Арестант рассмеялся.

– А ты сам знаешь ответ на этот вопрос, игемон? Только не говори, что цель твоей жизни – величие и процветание Рима. Не поверю!

– Ну ты и наглец! – без малейшего гнева заметил наместник. – Но ты прав, мало кто знает этот ответ.

– Тогда зачем спрашивать?

– Чтобы понять тебя, Иуда. Разговаривать с тобой не просто, но, клянусь богами, у меня давно не было такого собеседника.

– Но это же допрос, а я – арестант, обвиняемый в преступлениях против Рима. Меня привели сюда, чтобы ты вынес мне приговор, а не разгадывал мои тайны.

– Не тебе напоминать о моих обязанностях!

– О! Прости, игемон. Жду твоих приказаний! – Иуда иронически поклонился.

– Прекрати! Ты снова забываешься! Кстати, кто были те двое, от которых ты спас торговца?

– Этого не стоило спрашивать, игемон. Неужели ты думал, я отвечу?

– Почему нет? Ведь это были зелоты. А ты больше не с ними.

– Это не значит, что я стану доносить на них.

– Благородно! Но глупо. Думаю, они не столь щепетильны. Наверняка считают тебя предателем и убьют без жалости.

– Вот это уже мое дело, игемон.

– Хорошо, оставим это. Скажи, что бы ты делал дальше, если бы не попался?

– Бог знает. Я давно не загадываю, что будет завтра.

– И как ты живешь?

– Разнообразно, игемон. Главное, чтоб вечером мне не было стыдно за прожитый день.

Пилат снова впился взглядом в лицо Иуды. «Хоть записывай за ним…» – усмехнулся он про себя.

– Ладно… – наместник выдержал паузу. – А почему ты не вернешься домой? Ты мог это сделать, когда ушел от зелотов.

– Нет, не мог. Мне нечего там делать.

– Однако твои родные живы?

– Да. По крайней мере, год назад у них все было хорошо. Что случилось с тех пор – не знаю.

– Значит, ты не хочешь, чтобы им стала известна твоя судьба?

– Нет, игемон. Единственное, о чем я прошу, если, конечно, могу просить о чем-то, не трогайте мою семью. Они не имеют никакого отношения к моим делам.

Пилат не ответил. Несколько секунд он пристально смотрел на арестанта, затем хлопнул в ладоши. Появился раб-нубиец.

– Афрания ко мне.

Нубиец убежал. Повисла пауза. Проводив глазами раба, Иуда вопросительно взглянул на римлянина и, не получив ответа, засмеялся.

– Чему ты смеешься?

– Да так, собственным мыслям, игемон.

– Что же в них такого веселого?