Читаем Избравший ад: повесть из евангельских времен полностью

– Я просто подумал, видя ежедневно таких, как вот этот раб, вы действительно могли решить, что призваны управлять миром.

– Я не понимаю.

– Разве можно так явно трепетать перед господином! Не думаю, чтобы ты был особенно жесток с рабами, игемон. А ведь он боится тебя, как огня!

– Он мой раб, правильно боится – от моего слова зависит его жизнь и судьба.

– Нет, игемон, просто он – раб по сути своей, подчиняться, быть униженным для него так же естественно, как дышать. Вы, римляне, высокомерны и горды, потому для вас его покорность и трепет ближе и понятнее, чем упорство и неповиновение моего народа.

– Ты хочешь сказать, вы никогда не были чьими-то рабами?

– Я хочу сказать, рабство – не естественный закон, а состояние души. Человек, свободный душой, никогда не будет рабом.

– Вот как! Право, интересная мысль, Иуда. Но как ты объяснишь…

Наместника прервал звук шагов. На террасу стремительно вошел Афраний.

– Чем еще я могу быть тебе полезен, игемон? – почтительно спросил он.

– Дело этого человека оказалось сложней и необычней, чем мы полагали, Афраний. Скажи, осведомитель, написавший донос, может засвидетельствовать под клятвой, что этот иудей – бунтовщик и убийца? Он сам был свидетелем этих преступлений?

– Нет, игемон. Информация пришла через третьи руки со слов какого-то доносчика.

– Ясно. Значит, прямых свидетельств его вины у нас нет. Зато есть показания центуриона Руфуса, что этот человек однажды оказал содействие римской власти и помог предотвратить бунт и убийство лояльного нам подданного. В таком случае, я принял решение, Афраний. Не стоит давать этим безумцам лишний повод для волнений.

– Игемон поступит так, как считает нужным.

– Разумеется. Секретаря и конвой сюда!

На лице Иуды появилась насмешливая улыбка.

– Давно пора! – тихо заметил он.

Появились секретарь и конвоиры, заняли свои места. Наместник выдержал паузу и начал диктовать, чеканя каждое слово:

– Я, всадник Понтий Пилат, наместник Иудеи, разобрав дело арестованного Иуды, уроженца Иерусалима, обвинявшегося в бунте против Рима, постановляю освободить обвиняемого из-под стражи здесь и немедленно, так как эти обвинения не могут быть ничем доказаны. Донос же, послуживший поводом к аресту, к делу быть приобщен не может, потому что его автор не способен клятвенно подтвердить или доказать свое сообщение. Приговор окончательный и пересмотру не подлежит.

Повисла тишина. Секретарь усердно записывал, только его глаза округлились. Афраний, тонко улыбаясь, согласно кивал головой. Иуда изумленно смотрел на наместника. Пилат повернулся к нему.

– Ты понял, Иуда? Ты свободен, – тихо сказал он.

– Я понял, игемон, – еще тише ответил арестант. – Но все же почему?

– Я тоже живу так, как велят мне разум и совесть.

– Ясно. Но я не хочу быть у тебя в долгу, наместник.

– Ты не будешь, Иуда. Я сделал это ради себя.

– Я действительно виновен, игемон. Поймать меня снова будет не просто.

– Я уверен, не придется. А твоя вина… Здесь каждый пятый виновен, как ты. Но мало кто может остановиться. А ты смог и не примешься за старое. Или я уже совсем перестал разбираться в людях. А в это я не верю. Иди. Да поможет тебе твой бог.

– Пусть и тебе Всевышний поможет, игемон. Прощай. Это была добрая встреча!

– Прощай, Иуда. Желаю тебе разобраться со своей жизнью. Пропустить его!

Конвоиры послушно расступились. Иуда с достоинством поклонился наместнику и стремительно вышел. Некоторое время римлянин задумчиво смотрел ему вслед, потом жестом отпустил секретаря и конвой, поднялся.

– Идем в покои, Афраний. Нам нужно обсудить кое-что.

2

– Смерть блуднице! Убить девку!

Они нагнали ее на вершине холма, окружили, начали подбирать камни. Магдалина припала к земле возле сикомора[53], закрыла руками голову, с ужасом ожидая первого удара. Иуда растолкал толпу и загородил собой перепуганную женщину.

– Не троньте ее, – сказано было негромко, но так, что люди остановились.

Магдалина в надежде приникла к его ногам. Бар-Абба выступил вперед.

– Иуда! – радостно провозгласил он. – Предатель, отступник, трус Иуда! Ты все бегаешь от нас! Но вот мы, наконец, встретились!

– Твоя речь глупа и пуста как всегда, Бар-Абба, – насмешливо ответил Иуда. – Я и не думал бегать от вас, если бы братство захотело, меня давно нашли бы – это не сложно. А с тобой встречи я действительно не искал – вот уж пустая трата времени!

Зелот задохнулся от ярости.

– Как бы там ни было, уйди и не мешай мне! С тобой я разберусь позже! Всему свой черед! – проревел он.

– И чему же черед сейчас?

– Убить эту девку! Эту проклятую блудницу! Она осквернила субботу! Она предавалась блуду в святой день! – разбойник устремился к Магдалине.

– Вот что! – Иуда предостерегающе поднял руку. – Бар-Абба, если ты тронешь ее хоть пальцем, это будет последнее, что ты сделаешь в своей никчемной жизни!

Зелот остановился в нерешительности. Иуда еще не прикасался к ножу, но Бар-Абба слишком хорошо знал, на что он способен. Идумей помнил, на тренировках в братстве гибкий, ловкий, быстрый Иуда, всегда выходил победителем из схватки с ним.

– Смотри, отступник, я не один! – прорычал он.

Перейти на страницу:

Все книги серии Современники и классики

Похожие книги

Виктор  Вавич
Виктор Вавич

Роман "Виктор Вавич" Борис Степанович Житков (1882-1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его "энциклопедии русской жизни" времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков - остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания "Виктора Вавича" был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому - спустя 60 лет после смерти автора - наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.Ее памяти посвящается это издание.

Борис Степанович Житков

Историческая проза