Избушка на костях

Ее слова, казалось, были обращены лишь ко мне одной. Я тяжело выдохнула и отвернулась. Сердце сжимало от боли: перед глазами снова предстала матушка. Такой, какой я запомнила ее в последние дни: бледной, изможденной, держащейся лишь на внутренней, незримой силе.

– Не полюбит он дочь, – твердо проговорил Тим, нарушая тишину. – Не научишь ты его ничему.

Мы все трое повернули головы в его сторону.

– А я и не намерена учить. – Яга громко фыркнула. – Учит жизнь, а я у нее так, на побегушках.

На этом разговор стих. Казалось, у всех вдруг разом пропал запал спорить. Я впервые за вечер ощутила усталость. Она тяжелой волной обрушилась на плечи, заставив чуть сгорбиться. В глаза будто песка насыпали, и я принялась тереть их кулаком.

– Душа моя, гостям нашим пора спать. Проводить их до опочивален?

Яга постучала указательным пальцем по подбородку, раздумывая над чем-то. В отблесках огня в печи крупный самоцвет на ее кольце сверкнул алым. На миг показалось, что это и не камень вовсе, а стекающая по пальцу капля крови. Я моргнула, и снова, как часто это уже бывало в последнее время, видение исчезло.

– Проводи, будь добр, и возвращайся. Почаевничаем еще с тобой.

Тим первым поднялся с лавки и потянул меня за собой. Все еще занятая прокручиванием картины, увиденной миг назад, я даже не попрощалась с Ягой. Но та, подперев рукой подбородок, всецело была занята видом темного двора в окне, потому даже не заметила моей оплошности.

Коридор встретил нас сквозняками и неясными звуками: то ли ветер плачет, то ли дикий зверь тихонько воет. Я невольно сжала руку Тима покрепче. В этом месте лучше держаться поближе друг к другу!

Путь озаряла свеча в руках Кощея. Ее тусклого света едва хватало, чтобы выхватывать из темноты очертания стен и дверей. Я опасалась взглянуть вниз, зная, что увижу: за подол моего сарафана, как за юбку матери, снова хватались когтистые тени. Они перескакивали с места на место, стараясь достать повыше. Я решительно встряхнула подол, и до меня донесся обиженный писк: попадавшиеся тени теперь бежали чуть впереди меня, замирая и нетерпеливо подпрыгивая, если я замедляла шаг.

– Ночью по избушке не гуляйте, – мягко предупредил Кощей, сворачивая по коридору. Несмотря на темноту, двигался он легко, расслабленно. Было в его плавности что-то от лесного хищника, вышедшего на охоту. – Ни поодиночке, ни тем более вдвоем.

Слова зацепили меня, как стрелы, пущенные в сторону кривой рукой. С языка рвались вопросы, но Кощей остановился, и я моментально выбросила все лишнее из головы. В подрагивающем свете свечи я разглядела две двери. Одну из них наш провожатый легонько толкнул. Та, мрачно заскрипев, неохотно распахнулась. В темном проеме показались очертания узкой постели, закрытых на ночь резных ставен и массивного сундука на полу.

– Твоя спаленка, свет очей моих, – мурлыкнул Кощей и, кивнув на соседнюю дверь, уже ровно добавил: – А там твоя, Тим. Спать вместе или раздельно – решать вам. Тут никто бегать по чужим комнатам с наставлениями не станет.

– Да мы не… – Я вспыхнула до корней волос. – Мы не…

– Друг я ее, – ровно сказал Тим и забрал свечу у Кощея. – А не возлюбленный.

На лице Кощея промелькнула кривая, не лишенная ехидства улыбка. Миг, и она исчезла, будто солнце, нырнувшее за тучу.

– Ну, друг так друг. – Он хлопнул Тима по плечу, а затем тихо добавил: – Твой друг может вдруг…

Недосказанное окончание повисло, как оборванная посередине песня.

– Что? – Я нахмурилась, пытаясь понять, что он имеет в виду. – Что вдруг?

Кощей ласково дотронулся указательным пальцем до кончика моего носа и неожиданно тяжело вздохнул:

– Ничего, свет очей моих. Много будешь знать, скоро состаришься, увы.

Не попрощавшись, он засунул руки в карманы штанов и, негромко что-то насвистывая, удалился. Двигался в темноте Кощей все так же легко, словно свеча, оставленная нам, ему и вовсе не была нужна.

– Любят здесь загадками говорить, – пробормотала я, провожая взглядом спину Кощея. – Хлебом не корми, дай что-нибудь эдакое ляпнуть.

– Пожалуй, – легко согласился Тим.

Язычок свечи в его руке колыхнулся от сквозняка, и отблески пламени сверкнули в медовых глазах друга алым пламенем. Я едва не отшатнулась, лишь чудом удержалась на ногах. Игра теней наделила Тима неестественной, нечеловеческой красотой. Четко очерченный подбородок, острые скулы, медные волосы, тонкие черты лица – все эти достоинства, подсвеченные с самых выгодных сторон, на миг треснули, словно яичная скорлупа. На бледной коже Тима проступили струпья, а затем и они слетели, обнажив темно-красное мясо, крепящееся к белым костям. С зашедшимся в груди сердцем я смотрела на оголенный череп на ножках, который видела вместо друга. Робкое пламя свечи снова затанцевало, и в дрогнувшем свете я с облегчением перевела дух: морок развеялся. Передо мной снова стоял Тим, а не освежеванное чудовище.

– Василиса?

В голосе Тима стремительно, словно почки после первой капели, прорезалось беспокойство. Оно оплело меня, сдавило, словно веревками. Стоило большого труда сдержать дрожь, пробежавшую по телу.

– Да, прости. Почудилось кое-что…