Избушка на костях

Петух в моем мешке завозился, а потом и вовсе выдал приглушенное, очень жалобное «ку-ка-ре-ку», в котором едва узнавалась утренняя бодрая мощь. Я вспыхнула, как девица, пойманная за приворотом на суженого, с пальцев соскочили зеленовато-алые искры и, будто круги на воде, разошлись по траве колдовским огнем. Он докатился даже до самых потаенных уголков двора, так что тени стайками черных птиц бесшумно взмыли к темному небу, к самой луне, покачивающейся на волнах сизых туч.

– Вот ты и забралась в мой курятник, – закончила за меня Яга с легкой насмешкой. Ее тонкие алые губы сложились в кривую улыбку. – Всех кур распугала, яйца потоптала, петуха до икоты довела. Вон он как жалобно сипит, голос у дружочка отнялся.

Ее рука уверенно легла на ворот мешка, ослабляя веревку. Тут же из холщовой темницы показалась встрепанная птичья голова с поникшим алым гребешком. Петух воззрился на меня с ужасом. Расписанная яркими красками грудь надулась, петух набрал воздуха, чтобы огласить все вокруг криком, но… Из распахнутого клюва вырвался лишь тихий клекот.

Ворон зашелся карканьем, будто смехом. Петух же сник окончательно. Сердце, точно метко выпущенная стрела, кольнула жалость и намертво засела в груди.

– Не того я хотела, – смущенно пробормотала я и, сделав глубокий вдох, все-таки призналась: – Лишь от теней жаждала избавиться. Покоя они мне не дают!

– И ты решила спастись от них петушиным криком? – хмыкнула Яга, и было что-то в ее снисходительном взгляде, от чего мне сделалось стыдно. – Унять нечисть поганую?

Я, робея, мелко кивнула. Взгляда от земли не отрывала, но краем глаза приметила, как Яга возвела очи к небу, призывая его в свидетели моей глупости.

– Запомни, девонька моя, – терпеливо начала Яга, а я подумала, что после нашего сбора трав она теперь зовет меня только так – ласково, по-свойски, по-родственному. – Чем сильнее бежишь от чего-то, тем быстрее оно тебя настигнет. А уж с тьмой и подавно так: давняя, очень давняя эта игра в кошки-мышки. Себя спроси, нужна ли тебе эта борьба? Сил на нее уходит немерено, а толку чуть.

– Но тени…

– Не тронут тебя.

Я с сомнением оглянулась. Когтистая рука-тень снова подбиралась к подолу сарафана. Длинные ногти царапали землю, оставляя на ней глубокие полосы-борозды. Меня передернуло от отвращения. Это не укрылось от Яги, с ее губ сорвался тяжкий вздох.

– Взгляни на то, что они так жаждут тебе открыть, – настойчиво посоветовала она и не спеша забрала из моих ослабевших рук мешок с петухом. – Не отворачивайся, как бы больно это ни было. Гляди смело, глаз не закрывай.

В памяти, точно поплавок на реке, всплыло недавнее воспоминание о колодце с тенями. Я будто наяву услышала плеск ведра и ощутила холодное прикосновение ветра к обнаженной коже. Кончики пальцев защипало, будто с них вот-вот сорвутся горячие искры, но… ничего. Душа заиндевела, будто окна в мороз, а вместе с ней и огонь внутри меня.

Образ куколки, слепленный из теней, завращался перед внутренним взором, зашелся в сумасшедшей пляске черных клякс, а затем разлетелся серым пеплом, оседающим на языке горькой отравой.

Что-то во мне противилось самой мысли довериться теням.

– Да погубят они меня! – в сердцах воскликнула я. – Дело ли это, с нечистью дружбу водить?

Стоило сорваться с губ этой убедительной, жалящей, будто осы, лжи, как Яга усмехнулась и повела носом, принюхиваясь к чему-то.

– Враньем несет за версту, – спокойно сказала она и, не медля больше, вытряхнула мешок. На траву приземлился потрепанный, ошалелый от всего случившегося петух. Он выждал мгновение, а затем припустил в курятник с такой силой, что только песок из-под шпор полетел в разные стороны. – Других за нос води сколько хочешь, а себе не лги, девонька. Страшат тебя тени, но по другой причине. Эка невидаль – нечисть! Ведьма еще и не с такими водится.

Я примолкла, не смея спорить. В душе поднялась волна сложных, хитросплетенных чувств и опутала мое бешено колотящееся сердечко будто паутиной. Я затрепыхалась в этих нитях, как пойманная муха. Все внутри шептало, что распутать этот клубок мне пока не под силу.

– Не смотри ты волком, – вздохнула Яга и почесала ноготком шейку ворона. Тот размяк, будто хлебный мякиш в воде. – Я не Кощей, меня не разжалобишь. Это он по доброте душевной будет хвост по кусочкам отрезать, а по мне – рубануть один раз куда проще и милостивее.

Я сглотнула невесть откуда взявшийся ком, оглянулась на сгустившиеся позади меня тени и мрачно проскользнула мимо Яги к крыльцу. Растерянность отступила, на ее место пришло более сильное чувство. Злость во мне клокотала, будто масло на сковородке. Обжигала, туманила взгляд, кружила голову.

Не знаю, что на уме у хозяйки избушки, но она, похоже, не ведает, что творит! Петуха мне пожалела, отправила в бессонную ночь, наполненную ожившими кошмарами…

– Упрямая, как баран, – донеслось мне в спину. – Вся в матушку…

Я вздрогнула, но не обернулась. Мысленно пересчитала ступени крыльца, по которым вбежала в сени. Уже там, в привычной темноте, перевела дух и тихо, так, чтобы никто не услышал, выругалась:

– Ведьма проклятая!