Избушка на костях

– Лиса, значит… Запомни, девонька, слухами земля полнится не просто так. Припадешь чутким ухом к сырой траве, услышишь и то, что хочешь знать, и то, что не хочешь. Не отмахивайся ни от первого, ни от второго. Знания – они всякие надобны. Никогда не догадаешься, какое пригодится.

«Смотри, не отворачивайся», – вспомнились мне слова Кощея у колодца. Рука дрогнула, из ослабевших пальцев на пол полетела кружка. Сотни мельчайших осколков глиняным градом разлетелись по половику. Я вздрогнула и поискала глазами метлу.

Яга лишь отмахнулась.

– Сиди, домовой приберет. Я ему с вечера лакомство в печи оставляла.

Тим взглянул на меня с тревогой. В его протянутой ладони лежала утиная ножка, которую он мигом ранее предложил ворону. Отвлекшись на меня, друг упустил тот момент, когда острый мощный клюв коснулся его пальцев, едва не отщипнув от них кусок человеческого мяса. Ухватив запеченную утиную ножку, Тень перемахнул на подоконник и принялся жадно уничтожать добычу.

Я выпрямилась, подергала кончик косы и бросила:

– Домовые тоже существуют?

– Как лешие, водяные и банники, – невозмутимо проговорила Яга. Она одним махом осушила кружку с чаем и теперь крутила ее в руках, рассматривая на дне узор из свернутых в трубочку листочков малины. – К последнему после полуночи не ходи. Глянь, девонька, что видишь?

Я осторожно посмотрела через плечо Яги. В первый миг ничего не увидела – ну листочки и листочки, покачиваются на розовато-буром озерке остатков чая, а затем…

Огромная, безграничная волна с белой шапкой пены неспешно и торжественно, будто красуясь, подкрадывается к столичному граду. В мерцающем свете луны вода кажется черной и бездонной, как и надвигающаяся беда. На ночных улицах безлюдно, даже в постоялых дворах и трактирах темно и тихо. Горит свет лишь в царском тереме. Ходит по нему молодой князь, и тревогой омрачено его красивое, безбородое лицо. Он оглядывается на резные распахнутые ставни. Темный горизонт разрезает молния, и в расколотом надвое небе медленно проступает разъяренная стихия воды… В противовес ей с другого края, покрытого сосновым лесом, бежит, ломая ветви, огромная огненная ящерица, и ее зеленые всполохи напоминают мне колдовское пламя. Встреча огня и воды выпадет аккурат на Китеж-град. До столкновения двух стихий мигов пять. Раз, два, три…

Я прищурилась, всматриваясь до боли в глазах, но образы уже отступили, как лед с реки по весне. Все, что я увидела, – плавающие на мутном дне кружки свернутые листики малины да свое неясное отражение.

– Вон оно как… – протянула Яга, прочитавшая что-то в моих глазах. На ее лице промелькнуло то ли озарение, то ли изумление. – Вода и огонь. Кто же кого остановит, девонька?

Напряженную тишину, веревкой висельника сдавившую мое горло, разрезал натужный, неестественный смех Кощея.

– Ну привидится же такое! Да, душа моя?

Яга досадливо дернула щекой, скривилась, будто хотела улыбнуться, но не смогла, и наконец хрипло сказала:

– Верно, сокол мой ясный, верно. – Она тяжело встала, покачнулась, а затем оперлась ладонями на стол и мрачно проговорила: – Вот и ладушки, а теперь делом займемся. Хватит уже чаи гонять да языками чесать!

Не дожидаясь меня, она направилась к двери. Обернулась лишь на пороге и вопросительно изогнула тонкую соболиную бровь:

– Девонька, чего задумалась? О женихах замечталась?

Я потрясла головой и, путаясь в подоле сарафана, выскочила из-за стола. Напоследок коротко коснулась локтя молчаливого, погруженного в свои мысли Тима и устремилась к Яге.

– Что мы станем делать?

Яга, не сбавляя шага, пожала плечами. С одного из них сполз цветастый платок, его край принялся подметать дощатый пол. Костяные стены при виде нас оживились, заходили ходуном. Перед моим носом снова высунулся указательный палец, сотканный из белой пыли костей, и погрозил мне. Если в первый раз меня такое могло изумить, то сейчас я быстренько пожала палец, будто руку хорошему знакомому, и побежала дальше. Краем глаза заметила, как палец замер, чуть покачнулся, а затем шугнул следовавшую по моим пятам бесформенную тень.

По губам скользнула улыбка. Избушка становилась мне домом, где даже стены превратились в моих бессловесных защитников.