Избушка на костях

«Беги», – хотелось крикнуть мне, но я промолчала. Нутром чуяла, что из этого не выйдет ничего хорошего. Перед глазами заплясали цветные пятна, зрение на короткий миг пропало, и в обступившей темноте я узрела старую могилку, усыпанную яблоками с ближайшей яблони. Тряхнула головой, и все исчезло. Да что за морок меня мучит?

Волк поднялся на все четыре лапы и медленно, торжественно опустил и приподнял косматую голову, даруя свое согласие. Яга засияла ярче начищенного самовара. Покачнулись длинные сережки в ее ушах, когда, свесившись еще ниже, она зашептала:

– Тогда слушай…

Волк навострил уши. Знай я, что отныне его судьба будет тянуться за моей, словно нитка из клубка, с жадностью внимала бы каждому оброненному слову. Но тогда мысли занимало лишь одно: ждет ли меня Тим в спальне или ушел к себе?

Молодая была да глупая, как сказала бы Яга.

Глава 13

Дни потекли неспешно и тягуче, как жаркий день, напоенный ароматом сладкой земляники и цветочного луга. Мы с Ягой ходили в лес, а затем возвращались с полными лукошками лечебных трав. Они шли на снадобья, отвары, мази и порошки. Постепенно деревянные банки с ними заняли весь стол и место под ним. Еще немного – и потеснят с полок книги.

С ними дела обстояли чуть хуже. Нетвердою рукой, но я уже могла вывести простые слова гусиным пером, чем страшно гордилась. А вот чтение все еще казалось мукой. Слова слишком медленно собирались в цельные фразы, и смысл написанного часто ускользал от меня.

Каждое утро начиналось с завтрака, подаренного щедрой скатертью-самобранкой, и блюдечка с серебряной каемочкой. Неслось по нему яблочко, рассказывая обо всех вестях, что в мире творятся. Многих князей я уже знала по именам и угадывала по одному лишь голосу. Ведала я, что в Копоткине староста страдает головными болями, в Троевершии крестьяне злятся на Ягу, считая ее колдовство причиной потери молока у коров, в Любегощах саранча изводит поля… Все эти новости по зернышку, по капельке складывались в память, как в сундучок, будто ждали того часа, когда я смахну с крышки пыль и загляну внутрь.

Тени все так же донимали меня, но уже менее настойчиво. Смирились с тем, что днем меня не достать, а ночами мой сон охранял Тим. Как верный страж, он приходил ко мне каждую ночь и проводил ее на полу, возле моей постели. За это время я так привыкла засыпать, запустив пальцы в его вихрастую макушку, что уже и не мыслила, как можно иначе. Иногда мы болтали перед сном, зачастую – молчали, соприкоснувшись рукавами, но ни разу не пресекли черту дозволенного приличиями, не допустили между собой ничего порочного, бесчестного. И чем чаще я об этом думала, тем больнее становилось. Мне отчаянно хотелось, чтобы наша дружба переросла в нечто большее, но казалось, об этом грезила лишь я.

Утешало меня одно: Тим не уходил. Он мог покинуть избушку в любой миг, но оставался со мной. С прищуром наблюдал за тем, как я, поведя носом, распознавала травы. Улыбался, когда я, высунув язык, марала чистые листы жирными чернильными кляксами. Оказывался рядом в моменты ночных кошмаров, которые приходили ко мне все чаще. Мягко сжимал ладонь, стоило очередному мороку заполонить мое сознание наяву. Всю мою жизнь в избушке – со всеми ее радостями, горестями и сомнениями – он разделил со мной поровну. Та связь, что и прежде притягивала нас друг к другу, стала лишь крепче. Уже не веревка, но канат: такой ножом не перепилить, только если топором рубануть. И что-то внутри меня беспокойно и непрестанно шептало о том, что рано или поздно мне придется взяться за этот топор…

– Девонька моя! Помощь мне твоя надобна!

Крик Яги в распахнутое окно заставил петуха, до этого вальяжно разгуливающего по двору, испуганно вскочить на крышу колодца. Алый гребешок замотался из стороны в сторону, а из роскошного хвоста выпала парочка черных перьев. Они, кружась в воздухе, полетели в распахнутую пасть криницы. Я отряхнула руки от пшена, шугнула особо наглых цыплят, требующих продолжения пиршества, и вскинула голову:

– Что случилось? Опять курицу станем рубить?

Наш верный страж рассвета от неожиданности дал петуха – вышло сипло и отчаянно, – а затем стремглав понесся в сарай. Только лапы со шпорами и замелькали. За ним заклубилась земляная пыль.

Я проводила петуха понимающим взглядом.

От заговоров и порчи хорошо помогала заколотая курица под порогом. Заговоренный клюв мертвой птицы вцепится в любого, кто заглянет в дом с дурными намерениями. Об этом знал и сбежавший петух, как и о том, что черные перья – редкий и желанный цвет для ворожбы на крови.

– Так на днях рубили, – Яга отмахнулась, – под половицами еще старая истлеть не успела. Нет, дело у меня к тебе – важное и неотложное. Поди ко мне!

Я отряхнула запыленный подол сарафана и поднялась по скрипучим ступенькам деревянного крыльца. Сзади летел, подталкивая в спину, хлесткий свист топора. За сараем Тим с Кощеем рубили дрова на чурбаки.

В коридоре избушки я чуть задержалась, чтобы пожать костяной указательный палец, торопливо высунувшийся из стены.

– Что, Василий Афанасьевич, снова кручинишься?