Изгнанник

Со временем Потифар дослужился до должности главного судьи, стал уважаемым человеком в городе. Но и тогда он не забыл о Махли, помог ему устроиться в храм менялой. Как и его напарники, Махли теперь получал из рук жреца-уаба14 долю за совершённую им работу.

Потом случилась – чума. Единственный сын Потифара Какемур, которому на тот момент было тринадцать лет, заразился страшной болезнью и умер.

Сказать: Потифар страдал – ничего не сказать. Потифар чуть с ума не сошёл от горя. Лишь любовь и забота его жены не дали ему окончательно потерять рассудок.

С тех пор судья сильно сдал. Вот и сегодня, ни с того ни с сего, объявил, что Эли – его сын.

«Голова болит от всех этих переживаний, – потёр виски Махли. – Пойду-ка я домой, отлежусь…»

К удивлению, Махли, дверь в его жилище была не заперта. Через узкую щель тусклый свет проникал в общий коридор.

Он сунул руку в сумку на поясе: ключ на месте.

«Говорил, замок надёжный, а на деле оказалось…» – недобрым словом вспомнил Махли египтянина, продавшего ему запор.

Махли ещё чуть приоткрыл дверь, просунул голову в щель.

Два подростка стояли на коленях перед комодом у изголовья топчана, спиной к двери, и тихо перешёптывались. Увлечённые содержимым плетёного короба, они не заметили возвращения хозяина жилища. Тот, что был повыше, выудил со дна ящика свёрток. Раздался восторженный вскрик, когда перед их взором предстал кинжал. Бирюзовое око Гора смотрело на них с навершия, бронзовое лезвие тускло блестело в сумрачном свете, проникающем в комнату через проём под самым потолком.

Желая рассмотреть добычу, нескладный паренёк с маленькой головой встал с места, поднял кинжал к свету.

Это был Цафнат, сын стража кошек.

До ушей Махли долетали слухи, что сын Хафрома нечист на руку. «Ну и что с того, – рассуждал Махли, – каждый зарабатывает на жизнь, как может».

Так рассуждал он ровно до того момента, пока сам не оказался жертвой.

Волна возмущения захлестнула его грудь: «Ах, ты, пакостник! Всё время улыбается при встрече, здоровается, а на уме-то у него, оказывается, вот что!»

В один прыжок Махли оказался рядом с воришкой, схватил его за ухо. Другой рукой он попытался дотянуться до подельника Цафната, совсем юного подростка. Но тот юркнул под его руку, стремглав выскочил в коридор. Дверь, распахнувшись, с грохотом ударилась о стену…

Внезапная боль в подреберье заставила Махли сложиться пополам. Он недоуменно посмотрел на свои руки, зажимающие рану: кровь струилась тонкими ручейками сквозь пальцы.

Подняв глаза, он увидел Цафната, с ужасом наблюдавшего за ним.

В голове Махли зашумело, ноги вдруг стали непослушными. Он опустился на пол. Не удержался, завалился на спину.

Меняла больше не чувствовал своего тела. Мысли наплывали друг на друга, путались: «Сейчас придёт Мерит, а у меня – беспорядок. Сын Хафрома зачем здесь? Надо его прогнать».

Он начал задыхаться, широко открыл рот в попытке заглотить побольше воздуха, всё тело его напряглось, руки и ноги судорожно вытянулись.

Внезапно перед Махли предстал человек с головой шакала.

«Анубис, – понял меняла. – Сейчас он подхватит мою душу и полетит в Дуат, подземное царство Осириса15, дабы в судный час положить на чашу весов богини справедливости Маат. Неужели, египтяне всё же приняли меня за своего, раз допускают хабиру в свой загробный мир?» – уже перед самым погружением в небытие счастливо улыбнулся Махли.

Шуну отнёс бычью шкуру на другой конец деревни, в мастерскую кожевников. Старший мастер согласился её выделать, но с уговором: половину кожи оставляет себе.

«Половину, так половину. Главное, чтобы мне на кнут хватило. Самому заняться шкурой – затратно. Воду – надо? Надо. А чтобы её натаскать, осёл нужен. Хорошо ещё, если осёл при бурдюках будет. Если, нет – опять к кому-то идти, кланяться. Соль нужна для рассола. И немало. Рыбу тогда нечем будет солить. И на еду не останется. Потом шкуру надо будет мездрить, обезжиривать, жировать. Нет уж, каждый должен заниматься своим делом!»

Шуну мог рассчитаться и серебром, что принёс сын, тогда вся кожа осталась бы у него. Но пока неизвестно, каким путём серебро попало в руки Эли, никто не должен знать об этой странной истории.

Шуну возвращался от кожевника домой, а в голове свербела одна мысль: «Правду ли Эли сказал, или – соврал? Какой глупец всучил моему сыну серебро? За что?! Если это – правда, брат чем думал, когда отпускал детей одних, с кучей серебра в корзине?! Не мог Махли так поступить! Или мог? Голова кругом. Пока с братом не увижусь – не будет моей душе покоя!»

Ещё издалека Шуну услышал тонкий голос, похожий на плач ребёнка. Не узнать Кеби мать Горуса было трудно.

Египтянка, невысокая женщина средних лет, в длинном платье, с платком на плечах, стояла посреди двора и что-то рассказывала Кара. Горус и Эли стояли подле. Завидев хозяина дома, египтянка замолкла, суетливо накинула платок с плеч на голову.

Кара дождалась, пока Шуну подойдёт к ним, протянула ему горсть рубленых пластин на ладони.

– Вот, у Горуса было. Говорит, Эли подарил, – с беспокойством смотрела Кара в глаза мужу.

– Это так? – Шуну строго уставился на сына.