Изгнанник

Мшэт развязал узелок, достал оттуда искусно вырезанную из зелёного камня печать в виде жука-скарабея. На одной её стороне было вырезано изображение гепарда, на другой – имя бога Ра.

– Береги печать, никому не передавай. Сам знаешь, что бывает за подделку документов. Тебя, может быть, и не казнят, но…– учитель многозначительно посмотрел на юношу.

Мшэт бережно положил печать себе в сумку.

– Здесь лежат чистые папирусы, здесь – по годам поступления: деловые бумаги, письма, завещания, списки жрецов храма и должностных лиц, ведомости о выполнении разных работ и других повинностей в пользу храма, поденные записи, расписки, – прохаживаясь вдоль стеллажей, вельможа продолжал знакомить юношу с профессией…

Оглянувшись, Саба увидел в глазах Мшэта панику. Будь на месте того кто другой, Саба рассердился бы и выгнал его взашей из архива. Но перед ним – приёмный сын Потифара.

– Ты не представляешь, как тебе повезло, – положил Саба загорелую руку на плечо парня, увидел, что серебряный перстень с изумрудным камнем на его безымянном пальце сбился набок. Большим пальцем он поправил кольцо. – Если бы не Потифар, сидел бы ты сейчас в зале суда и вёл запись допроса какого-нибудь бедолаги. Поверь мне, это очень тяжело – вести запись допроса. Иной раз, обвиняемый или обвинитель, такую чушь несёт, путается в показаниях, меняет их так часто, что несчастный писец, обливаясь потом, только и успевает менять папирусы. Но и это – не всё! Когда участники процесса разойдутся: кто – домой, кто – в темницу, писец должен будет начисто переписать всё: без исправлений и помарок, со смыслом. Ты этого хочешь? – Саба посмотрел на Мшэта по-доброму, по-родственному. – Скоро твои товарищи потянутся в архив сдавать отчёты, сам увидишь и услышишь, как тебе повезло, – потрепал его по щеке учитель. – И жалованье у тебя будет повышенное.

Страх в глазах парня сменилась на растерянность.

«Ну и ладно, хватит – на этом. Об остальном Потифар позаботится».

– Если у тебя больше нет ко мне вопросов, – Саба направился к выходу, – ключ от двери я в замке оставил. Обустраивайся, привыкай.

Скрипнула дверь – учитель ушёл.

Оставшись наедине со своими мыслями, Эли (а это был – он) вновь почувствовал, как страх заполняет его нутро. А вдруг, он не справится со своей должностью?! А если печать потеряется?!

Несмотря на приятную прохладу в помещении, юноша почувствовал, как увлажнились его подмышки. Наверное, для учителя всё, что он говорил, звучало обыденно, буднично. Оно и понятно: человек многие годы варится в этом соку, знает своё дело от и до. Но для Эли каждое слово учителя было сродни укусу скорпиона: не смертельно, но – беспокоит.

Эли сел на циновку, положил ладони на тёмную поверхность столика, огляделся. Стены архива выглядели не столь мрачными, как показалось с первого взгляда. Подёргал крышку сундука – вдруг откроется. Нет, не открылась…

Потифар как-то приносил домой свитки из тонкой кожи – «Главы о выходе к свету дня», богато украшенные рисунками со сценами погребения, совершения заупокойного ритуала, посмертного суда. В школе по таким копиям заставляли заучивать тексты наизусть.

– Слава тебе, бог великий, владыка обоюдной правды, – вслух вспомнил Эли особенно нравившийся отрывок из текста. – Я пришёл к тебе, господин мой. Ты привёл меня, чтобы созерцать твою красоту. Я знаю тебя, я знаю имя твоё, я знаю имена сорока двух богов, находящихся с тобой в чертоге обоюдной правды, которые живут, подстерегая злых и питаясь их кровью в день отчёта перед лицом Благого. Вот я пришёл к тебе, владыка правды; я принёс правду, я отогнал ложь. Я не творил несправедливого относительно людей. Я не делал зла. Не делал того, что для богов мерзость. Я не убивал. Не уменьшал хлебов в храмах, не убавлял пищи богов, не исторгал заупокойных даров у покойников. Я не уменьшал меры зерна, не убавлял меры длины, не нарушал меры полей, не увеличивал весовых гирь, не подделывал стрелки весов. Я чист, я чист, я чист, я чист…

Он встал, подошёл к полкам, осторожно коснулся кончиками пальцев папирусов. Среди множества свитков, скреплённых печатью, попадались и без оного, загнутые по краям для удержания в свёрнутом состоянии. Эли осторожно развернул один: перед ним открылось письмо, написанное на финикийском языке.

Не зря Потифар провёл с Эли много времени над изучением финикийской письменности, юноша в совершенстве овладел письмом родственных хабиру племён.

«Учи, сынок, не ленись, – говорил Потифар. – Мало ли куда тебя судьба забросит».