Изгнанник. Каприз Олмейера

Лингард не сводил глаз с дверей дома. В серой пустоте двора с уханьем, похожим на звук гонга, лениво хлопая крыльями, пролетел в направлении леса дикий фруктовый голубь – птица с ярким оперением, в сумраке недоброго рассвета выглядевшая черной, как ворона. Плотная стая белых рисовок с тихим писком взмыла над макушками деревьев и, зависнув в воздухе, вдруг прыснула во все стороны, как осколки разорвавшейся гранаты. За спиной Лингарда раздалось шарканье ног – это покидали хижину женщины. Со стороны двора послышались чьи-то жалобы на холод – слабые, но отчетливые в тишине, заполнившей пространство между пустующими домами и безлюдными вырубками. Бабалачи вежливо кашлянул. Под домом безо всякого перехода застучали деревянные пестики для очистки риса. Слабый, но внятный голос во дворе снова захныкал: «Раздуй угли, брат!» Ему визгливо ответил другой: «Сам раздуй, свинья привередливая!» Тон речи, взметнувшись, сбился на глухое бормотание, словно говоривший провалился в глубокую яму. Бабалачи с явным нетерпением кашлянул еще раз и доверительно спросил:

– Как вы думаете, туан, мне уже пора уходить? Вы позаботитесь о моем ружье? Я умею повиноваться, я слушаюсь даже Абдуллу, хотя он меня обманул. Ружье надежное, бьет далеко и точно. Я всыпал двойную меру пороха и вложил три куска свинца. Да-да, туан. А теперь мне, пожалуй, пора.

Лингард медленно обернулся на звук голоса Бабалачи и остановил на нем тусклый безрадостный взгляд больного человека, очнувшегося поутру, чтобы встретить еще один многострадальный день. Вникнув в слова старого интригана, Лингард насупил брови, его взгляд ожил, на лбу обозначилась толстая жилка. Наткнувшись на твердый взгляд моряка, Бабалачи поперхнулся словами и сконфуженно замолчал.

Лингард поднялся. Его лицо разгладилось, он глянул на встревоженного Бабалачи с высоты своего роста с неожиданным благодушием.

– Ага! Вот чего ты добиваешься, – сказал он, положив тяжелую руку на податливое плечо Бабалачи. – Ты решил, что я пришел убить его, а? Признавайся, цепной пес арабского торгаша!

– А для чего же еще? – потеряв от нетерпения осторожность, взвизгнул Бабалачи. – Для чего, туан? Не забывайте, что он сделал. Он отравлял наши уши наветами на вас. Вы настоящий мужчина. И если вы пришли не для того, чтобы его убить, то здесь дурак либо я… – он замолчал, хлопнул ладонью по голой груди и унылым шепотом закончил: – …либо вы, туан.

Лингард бросил на него презрительно-холодный взгляд. После долгих мучительных блужданий по темному лабиринту омерзительных поступков Виллемса логика и коварные зигзаги неискреннего ума Бабалачи предстали перед ним как на ладони. По крайней мере здесь он имел дело с объяснимым, простым следствием, вытекающим из ясной причины, поэтому даже пожалел расстроенного махинатора.

– Выходит, твой друг тебе не угодил, одноглазый! – медленно произнес Лингард, приблизив свирепое лицо к смущенной физиономии малайца. – Сдается мне, это напрямую связано с недавними событиями в Самбире, а? Говори, сын погорельца.

– Да погибнуть мне от вашей руки, о раджа морей, если я говорю неправду! – с безудержной горячностью вскричал Бабалачи. – Вы здесь окружены врагами. И он среди них главный. Абдулла без него не смог бы ничего добиться, а я без Абдуллы. Так что бейте меня, а в моем лице – всех остальных!

– Да кто ты такой, – презрительно воскликнул Лингард, – чтобы называть себя моим врагом! Ты грязь под ногами! Ничтожество! Иди отсюда! Лакас! Живо! Проваливай!

Он вытолкал Бабалачи из дверей и по короткой лестнице спустился за ним во двор. Сидевшие у огня гребцы словно через силу лениво обернулись на двух мужчин и, не проявив никакого интереса, теснее сбились в кучку, с отсутствующим видом грея руки над углями. Женщины замерли с пестиками в руках и с любопытством украдкой поглядывали из полумрака под домом.

– Сюда? – спросил Лингард, кивнув на плетеную калитку, ведущую на участок с домом Виллемса.

– Если вы ищете смерти, то сюда, – ответил Бабалачи равнодушно, будто истощил весь запас эмоций. – Да, здесь живет тот, кто уничтожил ваших друзей, приблизил кончину Омара, подговорил Абдуллу сначала против вас, потом против меня. Я повел себя как ребенок. Позор! Но вы идите, туан, идите…

– Я-то пойду куда захочу, – огрызнулся Лингард, – а ты иди к черту. Ты мне больше не нужен. Скорее острова в этих морях исчезнут в пучине, чем я, Раджа Лаут, стану выполнять волю твоего народца. Тау? Я тебе вот что скажу: после сегодняшнего дня можешь поступить с ним как хочешь. И я говорю это, потому что милостив.

– Тида! Я ничего не сделаю, – с горьким безразличием покачал головой Бабалачи. – Я в руках Абдуллы, и если вам нет никакого дела, то и мне тоже. Нет-нет! Сегодняшнее утро меня многому научило. Настоящих мужчин больше не осталось. Вы, белые, жестоки с друзьями и милостивы к врагам – так поступают одни дураки.

Бабалачи спустился к реке и, не оборачиваясь, исчез в низкой пелене тумана. Лингард проводил его задумчивым взглядом. Через минуту он выпрямился и окликнул гребцов.