Изгнанник. Каприз Олмейера

Аисса опять пронзила его взглядом, исполненным не гнева, но жажды, жгучей, непреодолимой жажды вникнуть, разобраться, понять до конца каждую мысль, движение души, замысел, побуждение, каждое колебание стоящего перед ней человека, то, что скрывалось в сердце этого одетого во все белое чужеземца, который смотрел на нее, говорил с ней, дышал, как и любой другой человек, но чей рост, румянец, седые волосы и загадочность отличали его ото всех, кого она знала. Ее судьба во плоти, завтрашний день и день, который наступит после завтрашнего дня, все дни и годы ее жизни стояли перед ней живые и неисповедимые, с их добром и злом, таившимися в сердце этого человека, и его можно было убедить, уломать, упросить или, возможно, растрогать, выбить из равновесия, даже напугать – если бы только она смогла его понять! Аисса давно сообразила, куда ведут события. Заметила презрительную, зловещую холодность Абдуллы, слышала, тревожась, но все еще не принимая всерьез, туманные намеки Бабалачи, недомолвки и завуалированные предложения покинуть белого мужчину, чья судьба – послужить разменной монетой ради заключения перемирия между мудрыми благими людьми, для которых он потерял всякую ценность. А Виллемс? Она цеплялась за него. У нее никого и ничего больше не осталось. Она была готова прилепиться к нему до конца своей жизни! Между тем он отдалялся от нее все больше и больше, с каждым днем казался все дальше, и она терпеливо, с надеждой и слепым упорством, шла за ним, куда бы его ни вел переменчивый разум. Шла, пока могла идти, но временами, причем в последние дни все больше, ощущала себя заблудившейся в непроходимой лесной чаще. Бывший служащий старого Хедига представлялся ей таким же далеким, страшным и желанным, как солнце, дарующее жизнь местной земле, солнце безоблачных небес, слепящее и жгучее, благодетельное и вероломное, источник света, благоухания и гибели. Она внимательно, очень внимательно наблюдала за своим спутником, очарованная любовной страстью и предчувствием опасности. Сейчас его все покинули, все, кроме нее, и она видела – или ей так казалось, – что он чего-то боится. Неужели это правда? Но чего? Что придет – уже пришел – этот седой старик? Возможно. Она слышала рассказы о нем с незапамятных времен. Его боялись даже самые отважные смельчаки. Что замышляет старый моряк, который выглядит таким сильным? Что он сделает со светом ее очей? Погасит его? Увезет с собой? Навсегда – навсегда! – разлучит их, оставив ее одну во тьме? Не в наполненной шорохами, настороженной темноте ночи, в которой притихший мир ожидает возвращения солнечного света, а в бесконечном мраке могилы, где никто не дышит, не шевелится, не мыслит, в окончательной тьме холода и безмолвия, лишенной надежды на новый рассвет.

– Чего вы хотите? Вы ничего не знаете. Я должна… – вскричала она.

Лингард перебил ее с неоправданной горячностью, как если бы страдание Аиссы отчасти передалось ему самому.

– Я знаю достаточно.

Она подошла и положила ему руки на плечи. Лингард, опешив от такого непочтения, пару раз моргнул, ощущая, как внутри начинает бурлить чувство, вызванное словами, тоном, жестами Аиссы. С таким чувством, странным, пронзительным и печальным, он еще не сталкивался, его вызывал вид этой женщины, дикой и в то же время ласковой, сильной и нежной, пугливой и решительной, оказавшейся волею рока между ним и гнусным белым негодяем.

– Откуда вы можете знать? – проникновенно, с сердечной болью в голосе спросила она. – Откуда вы можете знать? Я была с ним все эти дни. И ночи тоже. Я смотрю за ним, ловлю каждое его дыхание, каждый взгляд и движение губ. Я ничего, кроме него, не вижу! Да и на что еще смотреть? Но даже я его не понимаю. Его! Суть моей жизни! Кто для меня настолько велик, что одно его присутствие заслоняет и землю, и океан!

Лингард стоял, выпрямившись, засунув руки в карманы куртки, и часто моргал, потому что Аисса подступила вплотную к нему. Женщина смущала его, заставляла прислушаться к ее словам, в то время как он не мог отвязаться от мысли, что все это бесполезно и ничего не даст.

Выдержав паузу, Аисса добавила:

– Раньше я его понимала, видела, что происходит у него в голове, лучше его самого. Я его чувствовала. Держала в руках. А теперь он ушел.

– Как ушел? Убежал? Его здесь нет? – воскликнул Лингард.

– Отдалился от меня. Бросил. Я теперь одинока. Хотя я постоянно рядом с ним, все равно одинока.

Руки Аиссы соскользнули с плеч Лингарда и бессильно, уныло повисли, как если бы в этот момент она, необузданное, дикое, невежественное существо, вдруг четко осознала ужасную правду человеческого одиночества, непроглядного и очевидного, призрачного и неизбывного, монолитного одиночества, окутывающего, обволакивающего, облекающего душу каждого человека от колыбели до могилы, а возможно, и в загробном мире.

– А-а, ясно! Я понял. Он от тебя отвернулся. Так чего ты тогда хочешь?