Он лег в траву, хлебал воду и отдыхал с закрытыми глазами, пока не закончился привал. Потом с трудом поднялся на ноги.
Теперь они поменяли порядок своей колонны, и Харка ехал посередине, а отец позади, чтобы не упускать его из виду. Харка продержался до вечера. Ночью он метался в жару, бредил, но мужчины не могли разобрать слов, а утром апатично лежал на одеяле из шкуры бизона. Отец завернул его в это одеяло и посадил на коня перед собой. Джо повел Чалого, оставшегося без седока.
Когда солнце этого дня закатилось, Маттотаупа уже разглядел вдали лагерь, к которому стремился Джо. В прерии были разбиты две большие палатки и сколочено несколько дощатых бараков. Вблизи сновали какие-то фигуры, некоторые из них не нравились ни индейцу, ни инженеру. У других были честные лица. Среди мужчин попадались и бывалые, опытные погранчане, но были и люди, не имевшие представления об условиях дикой местности либо не имевшие средств по-настоящему экипироваться.
Прибывшие подъехали к одной палатке. Перед входом стоял стол, на табурете сидел учетчик, который составлял списки. Джо и Маттотаупа записались у него. Фамилия Джо Брауна была записана особо и подчеркнута. Маттотаупу записали под заголовком: «Разведгруппа Рыжего Джима, шесть человек». В состав этих шестерых входил и Харка.
Поскольку Джо хотел избавить индейца от хлопот с больным и впавшим в беспамятство юношей, он попросил Маттотаупу подождать и отправился искать Генри и врача или санитара. Он нашел двоих санитаров, но тут же убедился, что они умеют только наложить повязку на рану. Поэтому он отмахнулся от них, продолжил поиск и при этом на ходу наткнулся на Рыжего Джима. Он сидел и пьянствовал за пустой пивной бочкой, которую он и двое его товарищей переименовали в пивной стол.
Джо Браун максимально сократил приветственную часть разговора, выражался коротко и спросил, не видел ли кто Генри. Джим не был склонен уходить от пива далеко, но заметил, что инженер чем-то озабочен.
– Что случилось? – спросил он.
– Мне нужен кто-нибудь, способный ухаживать за больным. Иначе Харри умрет у нас на руках.
Джим вскочил, повернулся на каблуках, чтобы выиграть время на размышление и чтобы никто не заметил выражение его лица, и сказал:
– Индейцы позаботятся об индейце лучше всего. У меня в группе есть двое пауни. Я с ними переговорю.
Джо не соглашался на это, он опасался индейских суеверий, которые замечал даже у Маттотаупы, и индейскому знахарству не доверял, но Джим вдруг взялся за дело рьяно, даже пиво бросил, убежал и вернулся с двумя пауни.
– И где больной парень?
Джо опять подчинился решимости Джима и повел его вместе с двумя пауни к большой палатке, у которой сидел Маттотаупа. Харка лежал на полу, завернутый в одеяло, с ввалившимися щеками и горящими пятнами на скулах и висках.
– Ему нужен хороший уход! – решительно заявил Джим. – Далеко ли отсюда ваше стойбище и ваши бабы? – повернулся он к своим пауни.
– Полдня верхом.
– Тогда отвезите его туда немедленно, а то он у нас тут околеет. Как ты думаешь, Маттотаупа? Даю тебе отпуск, отвези парня к пауни. Сейчас тут пока работа не горит.
Индеец бросил благодарный взгляд на Джима.
Сделали приготовления к отправке. Ночь только началась, когда Маттотаупа и двое пауни пустились в путь, чтобы доставить больного в ближайшее стойбище.
Харка едва ли понимал, что происходит с ним и вокруг него. Кровь стучала у него в висках, сердце билось учащенно, в глазах было темно, голова болела так, будто раскалывался череп. Он открыл рот, чтобы глотнуть холодного ночного воздуха. Ему хотелось сбросить одеяло, в которое он был завернут. Все его мучило и терзало, особенно жажда.
Он сам удивлялся, что еще жив, когда всадники наконец достигли цели. Он заметил, что его положили на мягкое. Одежду с него сняли, но рукоять ножа он сжимал с силой безумного, и руки, пытавшиеся разжать его пальцы, оставили эти попытки. Холодная вода коснулась его лба и губ. Когда его зрительные нервы снова обрели способность работать, он понял, что лежит в вигваме. Вигвам был просторный; на несущей штанге висело множество охотничьих и военных трофеев, пол был устлан одеялами и шкурами. Харка в полубреду вообразил, что находится в отцовском вигваме, а поскольку жар его довел почти до смерти, он крикнул:
– Мама!