Изгой

Глотая холодный тоник, Вагнер подставлял грудь прохладному ветру из окна и сопоставлял. У него был, хоть и не обширный, опыт с девушками. И ему нравилось с девушками, и сейчас хотелось, например, с этой в «золотом». Но то, что сейчас было — это не лучше и не хуже. Это совершенно другое, это ему тоже понравилось, и он мысленно благодарил богов, что ему было дано это испытать. Странное что-то, необычное. С девушкой все понятно, инь и янь, как говорится, плюс на минус. Ты сила, она красота. А тут, как будто две силы, два солнца, два огня… Слияние непротивоположностей.

Гилац размяк и начал философствовать:

— Был молодой, лез в политику, честно, хотел улучшить мир, наладить все, всех спасти. Думал, я герой, все смогу. А тут все так сложно, так увязано, каждая палка о двух концах. Если что-то одно исправил, что-то другое обязательно испортил. Система — очень неповоротливая машина. А главное, люди живут внутри этой машины. Дал по газам, миллионы людей в бензобаке сгорели. Надавил на тормоз, — на резине кто-то зажарился. Любой маневр, поворот, — кто-то выпадает из машины, сыпятся, как песок на асфальт. Идешь по улице, видишь бездомных, и понимаешь, что они выпали, когда я слишком резко руль завернул. За что ни возьмись — режешь по живому, по мясу.

— Не, ну жить то люди стали лучше в последние лет двадцать, — возражал Вагнер, — есть же статистика, все растет в процентах…

— Это смотря в чем мерять. Если бы мы были скотофермой, то, конечно, у нас ох…еть эффективная скотоферма. Привес, продолжительность жизни растет, заболеваемость сокращается, неестественная смертность снижается. В СГЦ особенно. Но мы же человечество… Человек для счастья рожден и для познания. А уровень счастья не растет. Субъективно все это, конечно, — я так вижу и слышу.

— Слушай, а счастье и уровень жизни, случайно, не обратно зависимы? Я только раз в жизни видел людей, которые искренне говорили, что были счастливы, — в Долине Чобан. До их освобождения, конечно.

Гилац задумался, встречал ли он в своей жизни счастливых людей:

— В армии. Дембелей, когда строили уже с вещами на центральном проходе в казарме. Ротный оглашал Приказ на ДМБ и прощался. И потом они толпой ломились грохоча сапогами по лестнице вниз, бегом бежали с этими тяжелеными своими баулами на плечах через плац и через КПП на «улицу», в город. Дневальные на КПП козыряли, а они бежали, хохоча и визжа от радости. Помню их глаза. Да, это были реально счастливые глаза. Больше нигде никогда таких глаз не видел. Такая вырвавшаяся на волю счастливая молодая энергия. Они были как солнечный свет.

Но так можно далеко заехать, потому что познание тоже активизируется в сложных условиях. Лишь одолением препятствий растет человек. Рискованный ты парень и разговоры у тебя рискованные.

50-летний Гилац накинул тунику, в ней он был вылитый римлянин, коротко стриженный, крепкий, с жилистыми широко расставленными ногами, широкими плечами, с открытым и строгим лицом, прямым взглядом синих глаз, и подошел к окну. Смотрел оттуда на Вагнера — худого, хотя не тощего, спортивного, высокого, с глубокими большими карими глазами, большим носом на узком выразительном лице, в меру обезображенном интеллектом, умением сомневаться и анализировать.

— Так можно далеко зайти, типа, чем хуже, тем лучше.

— Да нет, я не об этом, — говорил с кровати Вагнер, — наоборот, наверное, все можно сделать и исправить, если все, как следует рассчитать.

— Да, если, как следует рассчитать. Ты знаешь, с чего все началось в Долине Чобан? Там когда-то было довольно цветущее шахство. Аграрная специализация давала им возможность очень неплохо жить. Но доброму шаху хотелось развития, хотелось, чтоб Чобан перестал быть глухой провинцией, деревней. Он хотел для своих подданных хорошей медицины, технологий, науки, водопровода. А инвестировать в то время никто не хотел в монархию — демократы и огнепоклонники, боровшиеся друг с другом тогда за умы, одинаково не дружили с феодалами.

Тогда шах придумал революцию, вывез семью и немного денег сюда на Восточный Берег, подговорил близких друзей — командующего армией, шефа полиции и главу спецслужб. Во время его официального визита в СГЦ — они его «свергли», выведя на улицы народ, пару дней постреляли и привели к власти специального подготовленного народного лидера. Шах полгода поизображал обиженного мученика, но от предложения СГЦ организовать международную интервенцию для восстановления его власти — отказался. Сказал, что не хочет крови своего народа, уехал в уже построенную здесь виллу и отошел от дел.