Изгой

— Голова болит, просто жуть, от этого Баунти, — заговорил он по телефону Вагнеру, внезапно позвонив, — как бы оба решения в уме готовы, продуманы… В какую сторону толкать — не решу никак. Грог давит по полной. Он и сейчас не так уж и слаб. Если я его поддержу, мы можем выиграть, и шоколадный заяц выйдет триумфатором. Пугает, сколько власти может прибрать к рукам Пауэлл, если дать ему схарчить Баунти. Главное, мы с таким трудом создавали эти наши межгалактические комиссии, а ведь они ни Грогу, ни Пауэллу будут не нужны. Оба хотят более жесткие структуры межгалактической власти создавать, империю, блин. Мне бы как-то между ними, чтоб сохранить сегодняшние демократические комиссии и общий курс на свободный выбор народов.

Ты там две недели уже трешься. Все-таки скажи, что Баунти за человек? С ним можно договариваться? Он чисто Грог или сам может играть? Или псих опасный?

— Я так и не понял, — Вагнер собирался с мыслями, — так-то вроде псих, но по делу умеет включать ум. Грогу верен, но в разговорах болтает всякое…

— Ты так и не выдал фильм о нем. Давай шустрей, а то устареешь. Он многое решит, — Гилац повесил трубку, а Вагнер сидел и понимал, что с фильмом можно опоздать, а выводов для себя он пока так и не смог сделать.

Погранцы принесли мешки из бургерной — кормить сидельцев ужином. Баунти широким жестом пригласил всех к своему диванчику — к импровизированному большому столу, составленному в ряд из десятка маленьких пластиковых зеленых столиков. На них вывалили груду завернутых в пеструю бумагу бургеров, пакетиков с картошкой фри, коробочек с соусами и составили в длинный ряд картонные стаканчики с колой. Судья, ухватив пятерней бигбургер, мял его челюстями, сыпя на салфетки зеленью и капая соусом, остальные тоже набросились на угощение, шурша бумагой и картоном.

— До чего же вредная еда, — сетовал Баунти, чвокая мясной котлетой, сдобренной расплавленным сыром, — а народ ест и причмокивает, потом болеет. Надо бургерные запретить и шаурму, и весь фастфуд. Когда любишь людей по-настоящему, сердце кровью обливается, глядя, что едят. Люди же, как дети. Вот и надо кормить с ложечки, как в детском саду. За каждым нужен пригляд доброй и заботливой нянечки. Чуть дай свободы, и вот у них уже полный рот всякой зуки. Любить — значит контролировать, приглядывать, заботиться.

Вагнер вдруг все для себя понял, вспомнив свой детсад. Манная каша, клейстер, холодное какао с пенкой, похожей на сопли. Жирные мерзкие вороватые нянечки, бившие детей грязными половыми тряпками, заставляя спать в сончас. Прогулки на улице — два часа стояния на загаженной алкашами веранде. В старшей и подготовительной группе, когда Ваня уже умел читать и считать, его заставляли, пытая манкой, дружить со сверстниками, которые ходили в колготках с отвислыми от говна задницами и воняли. Жирные сыновья нянечек с торчавшими из носа зелеными соплями, уже брали власть с помощью маленьких своих кулачков, чморили умников, которые не хотели с ними играться, отнимали и ломали бессмысленные на их взгляд игрушки из конструктора. Ваня и его два друга так и простояли последние два года у забора, глядя на «нормальный мир», ожидая, когда же их, наконец, заберут отсюда.

Потом он был просто счастлив в школе, где хвалили и поощряли тех, кто умнее, а не тех, кто послушней и лучше кушает. В школе он словно попал «к своим», а детсад всю жизнь вспоминал, как концлагерь. Конечно, только через много лет он понял, как его на самом деле любили школьные учителя. Суровые, заставлявшие переделывать домашние задания, иногда стыдившие за лень перед классом, а пару раз саданувшие указкой по пальцам. Казалось, это самые злые люди на свете. Но они именно любили детей, знали, что, если они не останутся кормовыми животными, а станут настоящими людьми, им будет в жизни тяжело, жизнь будет бить за промахи больней и не давать время на работу над ошибками. Он знал, что нянечки в саду детей не любили, помнил их циничные разговоры между собой, помнил, как выносили эти тетки из сада вечерами баулы с краденой у детей едой. Если дать власть Баунти, он сделает так, что из детсада нельзя будет выбраться, власть нянечек станет абсолютной и вечной. Да, Вагнер выбирал учителя и его, учительскую любовь, понимал, что он сам любит людей. И не позволит сейчас загнать человечков в детсад, отнять у них школу, развитие, познание и боль.