Изгой

Я бросил смайл абоненту «72». Наши пиротехники начали работать, забрасывая стражу, гвардейцев, полицейских… Уши глохли от грохота, из полицейских коробок, из-за щитов валил дым и летели снопы искр от фейерверков. Гвардейцы начали пятиться, сдавая захваченные позиции на площади. Им вслед градом летели камни, так, что не видно было неба, а на земле быстро становилось негде ступить от завалов битого камня и кирпича. Отойдя за цепь уже изрядно разбитых автобусов и грузовиков, гвардейцы встали за ними, а на площадь полетели звукошоковые гранаты, бомбы со слезоточивым газом, ударили тугие струи водометов.

Темнело, по площади загорелись костры, чадно дымили покрышки, волновалось головами огромное живое море, над которым взлетали снопы искр пиротехники. Неосвещенный Собор на костях казался бледной тенью над этим морем. Я понял, что колонны Собора похожи на кости, вбитые вертикально в брусчатку, на них покоился свод из белых с синевой ребер, а купол отсвечивал под чистым вечереющим небом, как макушка черепа. Живое море у стен этого Храма Смерти завораживало. Эта стихия была, конечно, похожа на поток людей в метро в Мане, но там был хаос непроявленный, толпа спрятавшихся лиц, не желавших проявляться в том потоке.

А здесь эта толпа была похожа на бодро торчащие из коробка спички, зелеными головками наружу, когда, каждая спичка уже осознала, что может и хочет гореть. Было видно, что это не просто целая площадь мяса, рук и ног, это десятки тысяч душ, ждущих искру, чтоб полыхнуть и проявиться. Каждый ломился в месилово, чтоб показать себя другим, впервые увидеть самому себя таким.

Вдруг Собор осветился алыми лучами прожекторов, засверкали белые стены, ярко-синим пятном загорелась сцена у колонн. На сцене появилась в световом пятне Шарен — в короткой кожаной юбке, в черных колготках с крупными дырами, в кроссовках, обтягивающей блестящей, как кольчуга майке. С ней были девчонки и парни с подтанцовки, одетые в стиле дворовой банды, Шарен тряхнула черными патлами и запела, наполнив волнительным девичьим голосом площадь. Что-то энергичное и быстрое про любовь и дружбу, про нормальных пацанов и девчонок и всякое светлое будущее. Ее протяжные вопли и яростные выкрики, как будто едва-едва, трепетными пальчиками трогали за яйца, прошибали электричеством. Толпа бесновалась и орала, над толпой реяли пестрые знамена и взлетали фейерверки.

— Привет, Маршан! Как настрой⁉ — орала со сцены звезда, — Я — Шарен! Я первый и последний раз в вашем городе! Сегодня в 9 вечера я буду вам петь, — кто меня хочет? Только сегодня вечером, только здесь мой концерт — вход свободный, для тех, кто не боится гвардейцев. Кому слабо прийти?

Десятки телекамер гнали эту картинку на всю страну, десятки тысяч аккаунтов в соцсетях моментально множили это и вбивали каждому маршанцу в телефон, в комп, в голову. На сцене пели уже другие — про свободу и войну. Вдоль всей линии соприкосновения с гвардией завязался активный бой, с той стороны после очередного залпа слезоточивым газом, полезли плотными коробками черепахи спецназа, пытаясь пробиться к центру площади. Продвигались вперед бросками по десять метров, раскидывая народ, дубинками, ногами. От наших первых шеренг в тыл потекли струйки раненых с рассеченными лицами. Толпа волновалась от вида и запаха крови, от простреливающего через толпу электрическими разрядами чувства страха. Как будто на высоте поясниц расплывались волны животного ужаса. Толпа пятилась, солдаты свирепели, накатывая все яростней, врубаясь в массу тел, выгрызая из нее куски. За гвардейцами ползли большие красные жуки пожарных машин, прорезая толпу тугими ножами водометов.

Я бросал в чат указания, повышал ставки. На закрытые щитами коробки солдат полетели бутылки с бензином. Строй гвардейцев рушился, объятые пламенем несколько солдат катались по асфальту, другие, стоя на ногах тушили друг друга, побросав щиты, сняв бушлаты и обхлопывая ими горящих товарищей. В этот момент на них обрушился град кирпича, от сцены отвернулись прямо на них несколько слепящих прожекторов. Освещенные в упор этими лампами лица гвардейцев были обезображены кровью, ненавистью и страхом. Нестройной побитой толпой они опять ползли назад, озаряемые вспышками петард, по битым камням волочили раненых, на брусчатке после них оставались пятна крови и горящие лужи. Грань была пройдена. Две пожарные машины полыхали свечками посреди площади. Спасатели, незащищенные, выпрыгивали из кабин в зеленых боевках и попадали под камни, падая на брусчатку с разбитыми головами.