Изгой

Это была какая-то неповторимая гармония, в которой не доставало, как будто одного элемента, чего-то болезненно не хватало, пока не запела Шарен. Она перебирала высокими и низкими, то басила, то вырывала тонко и в душу, хрипела и уходила в визг. Она извивалась, взлетала, вставала на колени, раздвигала ноги и ползала по сцене змеей. Я чувствовал, что я ее хочу, люблю, жалею, уважаю, трепещу. От нее, от всего, что вертелось, горело и звучало вокруг нее, тугие волны энергии били то в пах, то в голову, по всей шкуре пробегали прикосновениями мурашки, наливалось чем-то под сводом черепа, в спине, в заднице, отстреливало электричеством в пятки. Ее хотелось трахнуть, убить, отдать за нее жизнь, покрыть поцелуями и слезами, бросить к ее ногам весь мир, сжечь всю вселенную и построить сразу заново — для нее. Свет был поставлен так, что даже с самого дальнего края площади неизбежно пересекаешься с ней глазами, и запоминаешь это секунду навсегда, до смерти, и в следующей жизни не найдешь покоя, пока снова не найдешь такую же красоту и не вспыхнешь этим огнем, не впустишь в себя этот взгляд — убивающий, воскрешающий, отнимающий последние надежды, дающий несминаемую силу.

Шарен взвилась над сценой, похожая на огонь свечи, я чувствовал, что брусчатка под нами раскалена до предела, а ночное небо и все звезды сейчас смотрят сюда, на нее, на храм и на нас. Через площадь жарко пульсируя, жадно сжирая десятки тысяч людей, шел из-каких-то неизвестных измерений, откуда-то сверху поток, кипящего огня. Ныряя сквозь нас, проходил в самые глубины тьмы под землей, озаряя красным заревом самые глубокие пещеры и бездны.

На площади утихло все кроме Шарен, прекратился бой, люди стояли, как вкопанные, глядя на вьющееся над сценой чудо прекрасной женщины, погрузившись в ее голос. Повисли на ободах обгорелые армейские грузовики, тоскливо глядя слепыми глазницами выбитых фар. Опустив палки и щиты, стояли, как выключенные, гвардейцы. Потерянные, обиженные, как собственной матерью, испуганные этой вселенской силой, раздавленные своей никчемной службой, смотрели из-под шлемов глаза, стыдившиеся сейчас запаха своих сапогов и хэбешной формы.Боялись окружившей их толпы, этой площади, встретившей их камнями, петардами и запредельной красотой. Проклинали судьбу за то, что оказались на своем главном в жизни шоу в роли врагов Этого. Ненавидели себя, командиров, попов, повстанцев и Ее.

ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх

Тремя минивенами свернули с ночного шоссе в лес на проселок, чуть потряслись на ухабах и, выключив фары, въехали на освещенную луной поляну, а потом аккуратно закатились между деревьев, скрывшись среди темноты между стволов и ветвей. Спешились.

Хот, и с ним 12 бойцов из группы захвата Центрального управления Антинаркотического комитета Крама, косолапя, чтоб не шуметь хворостом на траве, не слышно пошли через лес туда, где едва угадывались огни поместья. Вышли к кромке деревьев, увидев перед собой коттедж, точнее, почти замок — трехэтажный, с башнями, окруженный хоздворами, баней, бассейном, гаражами и длинным одноэтажным домом для слуг.

Срезали пару витков спирали колючей проволоки, броском перебежали беговую дорожку и прижались к стене склада. В присяди, гуськом чтоб не торчать на свету из окон, пошли вдоль стены за неосвещенный угол. Оттуда перебежкой к заднему входу в главное здание.

Боец, вставив ствол в замочный паз, глухо выстрелил, дверь откликнулась стальным гулом и звоном, а второй боец с размаху пробил по ней кувалдой. Железная створка двери, гудя, повисла на петлях, и группа ворвалась внутрь. Свалили двумя выстрелами двух охранников, оглушили третьего ударом ноги в висок. Взлетели по деревянной лестнице, успев почувствовать душистый аромат сосновых ступеней и перил, выскочили на этаж, побежав по ворсистому мягкому ковру к заветной кожаной двери. Той же кувалдой вынесли ее с петель, бросили внутрь звукошоки. Пятеро вошли в комнату, остальные рассыпались в коридоре, на лестнице, у окон — ждать бегущую на шум охрану.

В мягкой полутьме спальной, освещенной мелкими фонариками, стилизованными под канделябры со свечками, на огромной высокой кровати, на розовой пышной постели с бантиками и помпончиками сидел в пестрой, как детской, пижаме патриарх. Харрал тряс головой и мял виски пухлыми руками, тужась выгнать из себя грохот от звукошоков, вытаращив глаза смотрел на спецназ. В углу между шкафом и кроватью сидел, прячась, трясшийся перепуганный голый мальчик, худенькой задницей на ковре, закрывая тонкое лицо острыми коленками.