Изгои Рюрикова рода

– А правду ли говорят, что странник в лисьей шапке и в корчму захаживал? Эй, корчмарь, отвечай!

– То правда, – отозвались из поварни.

– Твердята жрал из этих мисок! – Пафнутий шмякнул кулаком по столешнице, плошки-чашки дружно брякнули.

– Выдумщик ты, Пафнушка! – проговорил Клещ, не размыкая глаз.

– А давайте, братья, хоть Возгяря спросим! – предложил розовощекий юнец. Древко своего топора он прислонил к скамье, огромные ручищи положил на столешницу. Миронег приметил, как блеснул в вырезе его рубахи медный крестик.

– Оставь волхва! – приказал Пафнутий, и бородачи повиновались, признавая за ним старшинство. – Смотри-ка, Мышата. Наш речистый певун снова остолбенел!

Всё уставились на волхва, а тот сидел недвижим. Даже буркалами перестал вращать. Нешто умеет спать, не смыкая глаз?

– От голодной житухи к сытому княжескому столу!

– Неужто гуся предсказательного сожрали?

– Эй, Борщ! Растолкай-ка наставника, пусть нам скажет…

– …пусть скажет, жив ли Демьян Твердята…

Дружинники гомонили, Борщ сидел ни жив ни мертв, прижимая к груди гусака. Возгарь дрогнул, захлопал глазами, зашлепал губами, затрещал сочленениями костей, поднялся с места, встал посреди корчмы. Косматая его борода топорщилась, глаза горели, руки крепко сжимали посох. Он мелко трясся в непреодолимом ознобе, и колокольцы на его шее и поясе позвякивали. Борщ подбежал к очагу, в мановение ока возжёг огонь. Гусь громко вскрикнул, лишившись ещё пары перьев. Миронег перекрестил брюхо и зажмурил глаза, дабы они не смотрели на греховное волхование. Когда по корчме разнёсся дух палёного пера, звон бубенцов стал внятней. Миронег приоткрыл глаз и изумился ещё более, узрев, что старый Возгарь кружится между столами в странном танце, а княжеские дружинники хлопают по столам ладонями, топают по полу подкованными сапогами. С улицы понабежали ещё ребятушки. Всё крупные, всё нестарые, всё с лицами, изукрашенными боевыми шрамами, всё вооружены и веселы. Эх, и умножилось же их веселие при виде Возгаревой пляски! Поскидывали ребятушки шапки на пол. Многие сами таки в пляс пустились, вслед за Возгарем, да не просто кругом, а вприсядку, далеко на стороны выкидывая руки и ноги. Звон, гогот, гам, стук наполнили всё мироздание. С потолка на голову Миронега сыпалась камышовая труха. Черниговский уроженец всерьёз раздумывал, не забраться ли под стол. Но плотно набитое брюхо не позволяло так борзо шевелиться.

– Жив убиенный! Восстал! Спасён! Возродился для мести! – перекрикивая шум пляски, провозгласил Возгарь.

В тот же миг в наступившей тишине взвыла, завертелась Мамайка. Клацнули, смыкаясь, челюсти. Сметая скамьи, утыкаясь в нетвердые ноги ребятушек, две огромные собаки метались по корчме. Мамайка взвывала, прижимая хвост к брюху, досадливо скалилась, стараясь отогнать огромного, серой масти пса. А тот не отставал, норовил ухватить сучку за загривок, подмять под себя. Неужто и вправду вознамерился покрыть? Корчмарь уж прибежал со жбаном воды, а следом и прислужник ввалился с непорожней кадкой – наладились сцепившихся псов водой разливать. Но те уж серым, мохнатым комом выкатились за дверь.

– Глядите-ка, – вскричал кто-то. – Пёс! Князь-Давыдову суку угрызает!

– Какой пёс! Волк это! Княжескую суку покрыл!

– Мамайку уел!

– Убить его!

– Да как осмелился зверь под человечий кров вторгнуться?! Убить!

– Да куда там! Дело сделано!

– Ну, жди теперь волчьего приплода!

– Да откуда он здесь?

Миронег открыл глаза. Серая волчья тень мелькнула в проёме распахнутой двери. Мамайка ещё раз взвыла отчаянно, но где-то уж в отдалении. А дружина князя Давыда, знай себе, гомонила.

– Это собака кривоносого. Того, что сидит с утра на паперти…

– Его Пафнутий принял за Твердяту…

– Таких собак держат степняки…

– Это волк! Волк, говорю я вам!

– Я не ошибся! – прорычал Пафнутий. – Я много лет Твердяту знаю. Во всяких переделках с ним бывали. Говорю вам, это он!

– Надо допросить степняка…

– С пристрастием…

– Калёным железом его прижечь…

– Надо князю донести, не то за ослушание…

В животе у Миронега взыграли бесы. Брюхо болезненно вздулось. Пеньковое вервие, перепоясывавшее сытое чрево, больно впилось в кожу. Миронег зажал рот руками, но чрево неистово бунтовало, исторгая безудержную икоту и громкие, частые щелчки.

– Ишь, как жрут на княжеский счёт! – усмехнулся румяный молодец. – Виданное ли дело так пердеть? Фу-у-у! Да не обгадил ли ты портки, степняк? Нужда же тебе с нехристями снастаться! Ступай до своих да жри жеребятину! Экая вонь от твоих пирогов, хозяин!

* * *

Миронега вынесло из корчмы на солнышко. Солнце поливало улицы Тмутаракани зноем, но его пронимало дрожью, словно в лютую стужу. Под ногами трещал мелкий щебень, за спиной вздымался прах земной, в голове мутилось, чрево громогласно протестовало. Снулые жители пугались его заполошного вида, отворачивали лица. Кто-то ругал его, кто-то жалел, а кто-то и норовил ударить.

Наверное, он цеплялся к ним, хватал за полы одежд, расспрашивал. Где тут храм? Где паперть? Где нищенствующий Твердята? Не боится, знать, лютой расправы! Эх, зачем дружинникам на глаза попался!