Изгои Рюрикова рода

Цуриэль встретил его низким поклоном. Он стоял прямо за дверью, молчаливый и насупленный, словно давно уж поджидал тут Твердяту, досадовал на его опоздание, но не смел попрекать. Шествуя следом за старым воспитателем Иегуды к дому, Твердята высматривал за густой листвой крыши дворовых служб. Где-то там томится в плену его Колос. Вот они вышли на небольшую, посыпанную мелкой галькой площадку. Вот колодец, вот широкий зев амбара. Рядом строение поменьше. Из распахнутых ворот выглядывает сумрак. Пахнет запаренным зерном и конским навозом.

– Здесь ли конюшня, достопочтенный? – Твердята обращается к Цуриэлю по-гречеки, стараясь правильно выговаривать слова. Пыжится, словно отрок-школяр, нетвердо знающий урок.

– Здесь… – Цуриэль оборачивается. Твердята видит его узкое лицо. Чёрные глаза-бусины сверкают из-под огромного тюрбана. Вдоль впалых щек вьются сизые пряди. Твердята кладет ладонь на рукоять тесака.

– Дозволь повидать коня, – тихо говорит он, и собственный голос кажется ему чужим, а послушная, ловкая десница наливается чугунной тяжестью.

– Ты желанный гость в этом доме! Проси, чего хочешь – получишь просимое!

Цуриэль жестом приглашает его, и Твердята снова идёт следом, неотрывно глядя на пестрый шёлковый тюрбан. Они пересекают задний двор дома и входят под крышу конюшни.

– Колос-колосок! – завет Твердята. Ему отвечает радостное ржание и гул тяжёлых копыт, ударяющих в пол.

Цуриэль удаляется, пятясь, не сводя колючего взора с Твердятиного тесака.

* * *

Они долго стояли обнявшись. Поначалу Твердята молчал, прижимаясь лицом к морде коня, прислушивался к его дыханию, осторожно проводил ладонью по золотой гриве. Шумное дыхание коня, ароматы запаренного зерна и конского навоза, едва слышная мышиная возня под щелястым дощатым полом, урчание кота, примостившегося подремать под самой крышей, на перекрестье стропил, голоса слуг в отдалении. Твердята обнажил лицо, не думая о том, что кто-то может напугаться его вида. Но вот прошмыгнула с ведром помоев юная прислужница, косенькая девочка лет тринадцати, ударила о косяк деревянным боком ведерка. Твердята обернулся на звук, глянул на девчонку, прочёл в ответном взгляде ужас и отвращение. Девочка порозовела, отвернулась, кинулась из полумрака конюшни на улицу, на свет. Всё, как обычно. Он ужасен, его боятся. Твердята вздохнул, отвернулся, принялся искать расшитое шёлком изделие дочерей Тат – полюбившийся ему синий платок.

– Вот видишь, друг! – проговорил он. – Я беден нынче и не смогу выкупить тебя из плена. Я не могу даже убить Иегуду. Вот видишь…

– Любопытно, – незнакомый голос прозвучал совсем близко, но Твердята не слышал звука шагов.

Как удалось незнакомцу подойти так близко? Твердята обернулся. Ему приходилось, и не раз, видеть этого человека в городе. Не единожды они встречались в корчме, но в последнюю их встречу на незнакомце был надет бронзовый кованый нагрудник. Твердята запомнил чудное, покрытое зеленоватой патиной изображение крылатого змея.

– Амигам Лигуиец – моё имя. Я воин и купец, такой же, как ты. Я – шкипег, как никто другой, – проговорил человек. – А ты – Демьян Твегдята, новгоодский человек. Тебя многие знали и в Константинополе, и в Антиохии, и в крепостях Тавгики, и даже в Авиньоне!

Улыбка Амирама показалась Твердяте хищным оскалом оголодавшей крысы, но в его тёмных глазах плясали задорные чертенята, и Твердята решил не прогонять Лигурийца.

– Я прощаюсь с конём, – бросил Твердята, надеясь на понимание, но Амирам не ушёл.

– Хогоший конь. Иегуда купил его по случаю, и не догого… – продолжал Лигуриец.

– Колос был моим много лет, а теперь я должен оставить его…

– Ты намеген плыть в Константинополь? На чём? Когда?

– Видимо, ты плохо понимаешь язык ромеев, – проговорил Твердята, оборачиваясь к Амираму.

Новгородец снова обнажил лицо и холодно уставился на собеседника.

– Я пришёл попрощаться с другом. Не мешай мне!

– Ого-го! А мне доводилось видеть гожи и постгашнее. Я и сам-то не кгасавец, но ты замечательно хогош!

Амирам, звеня подкованными башмаками, вышел из конюшни. Твердята снова повязал лицо платком и отправился следом.

Его ждали в покоях Иегуды.

* * *

Твердята ступил под своды знакомой галереи. Слева, за рядом колонн, шелестели струи фонтана, справа, с отделанной розовым мрамором стены, на него пялились пустые глазницы львиноликих барельефов. Они вошли в полутёмный зал, окнами выходивший в сад. Через кованые решетки окон сочился уличный зной. Твердята услышал журчание воды и направился на звук. Он стянул с головы шапку, не открывая лица. Он видел силуэты двоих мужчин, полулежавших на низких, усыпанных подушками ложах. Один из них – хозяин дома Иегуда Хазарин. Другой – князь Давыд Игоревич. Более никого в комнате не было. Твердята прислушался. Ни шевеления, ни чавканья, ни скрипа сыромятных ремней, ни звона металла не услышал он. Не дожидаясь приглашения, новгородец уселся неподалёку от чаши небольшого фонтана, прямо на груду шёлковых подушек, а тесак положил рядом.

– Зачем скрываешь лицо, Демьян? – тихо спросил Иегуда.