Изгои Рюрикова рода

На ложе, которое случайно открылось Миренегову взору, лежало два тела. Одно огромное, белокожее, мощное, густо поросшее толстым рыжеватым волосом, а другое покрытое нежным загаром, узкое, гибкое, как у ящерицы, и такое же блестящее. Они лежали неподвижно на шёлковых простынях, сжимая друг друга в объятиях после утех, только что завершённых. Миронег запоздало узнал этих двух лежащих – беловолосого рыцаря и Галактиона.

– Ты кто? – вяло спросил беловолосый, скользнув по нему бессмысленным взором. – Местный раб для развлечений? Что-то больно непригляден. Не вшив ли? Надо выговорить хозяину… что за непотребство! Что застыл? Пшёл вон!

Осознание собственной наготы оказалось внезапным, как удар бича. Миронег истошно завопил, прикрывая срам трясущимися руками. Повинуясь внезапному порыву, выдернул из смятого ложа простынь, замотался в неё, будто в тогу.

– Ах, вот оно что! – выдохнул Миронег. – Содомский грех! А ты-то! Намедни поносил русичей, а сам-то оказался содомит!

Его трясло пуще прежнего. И тут он разом вспомнил всё. Все обрывки сложились в единый путь скоропалительного падения в преисподнюю блуда. Златокудрый юноша, называвшийся Галактионом, встретил их в «Вислоухом лошаке». Он сам подсел за их стол. Он сам – первый! – завёл странное толковище с Борщом, предложив тому незамедлительно отправиться на обозрение живописных картин необычайной красоты. Возгарь и Борщ поначалу отнекивались, с опаской поглядывали на красивого ромея. Но когда тот кинул на столешницу увесистый кошель – мигом согласились. Воодушевившийся Галактион заказал корчмарю ещё вина и снеди, а когда колдуны насытились до сонной одури, приступил к делу. Оказалось, что Галактиону чрезвычайно приглянусь амулеты волхва, и он желал их купить. Торговались яростно. Дело едва не дошло до драки. Но в этом месте в головушке Миронега снова начинался беспорядок. Что произошло раньше: явление беловолосого, скрипучего гиганта, который совершенно безвозмездно сдернул с кадыкастой шеи Возгаря его колдовские атрибуты, или беспорядочная драка, сопровождавшая визгом и бранью? Миронег помнил твёрдо: в бороду волхва вцепился именно Галактион. Именно юноша пинал падшего на пол Борща, именно он, захлебываясь рыданиями, ябедничал скрипучему рыцарю на незадачливых гадателей. А теперь тот самый рыцарь – обнаженный, усталый, без доспеха, нагой – смотрит на него в странном озлоблении.

– Зачем ты тут? – Галактион тяжело дышал. – Желаешь присоединиться? Милости прошу!

– Я убью тебя, – возопил беловолосый, хватая Галактиона за горло. – Сверну шею блудодею! Молись!

Галактион обмяк в его руках. Миронегу почудилось, будто юноша уже мёртв.

– Не смей покушаться на моё мясо! – возрычал рыцарь. – Это сын Фомы Агаллиана, а я – его лучший друг!

– Я – мясо! – простонал Галактион. – Хочу быть мясом! Сожри меня, Лауновех!

Беловолосый рыцарь оскалился, мускулы на его спине и плечах вздулись. По ногам Миронега побежала теплая водичка. Что делать? Кинуться на помощь? Юноша ещё так молод и, хоть он и содомит, заслуживает лучшей участи. И Миронег прыгнул. Он ожидал чувствительного удара животом и рёбрами, а может быть, и головой, но этого почему-то не последовало. Напротив, Миронега закрутило в воздухе. Неведомая сила отбросила его назад. Ветки кустов затрещали, седалище пронзила боль от острых веток. Он слышал глухое рычание рыцаря. Тот бранился на неведомом Миронегу языке. Галактион молчал. Через мгновение страшные удары посыпались на Миронега. Казалось, что гигантский молот пытается заколотить его в цветочный горшок. Неужто кто-то вообразил, будто черниговский уроженец способен пустить корни и в конце концов расцвести? Последний, страшный, удар лишил Миронега чувств.

* * *

Тат не задавала вопросов. Она покорно следовала за ним, но под своды Святой Ирины заходить не стала, встала в сторонке на паперти, смешалась с толпой паломников. Твердята знал: она умела быть незаметной и даже вовсе невидимой, если того требовали обстоятельства.

Новгородец встал неподалеку от входа, там, где в мраморную чашу изливалась прозрачная струйка воды. Люди тихо, стараясь не шлёпать сандалиями, подходили к этому месту, подставляли ладони под прохладную струю. Здесь, в нартексе, царил полумрак, а внутри горели мириады свечей. Подобно светлякам, ни разгоняли сумрак, возносили своё колеблющееся сияние, вверх, к куполу, где оно сливалось с солнечными лучами.