Изгои Рюрикова рода

– «Единогог» к Хегсонесу не пойдёт, – заявил Амирам. – Мои тгюмы полны. Я должен сохганить жизнь невольникам. Мегтвая человечина ничего не стоит и нужна только твагям могским.

Наверное, Пафнутий слал ему вослед проклятия. Возможно, воевода даже обнажил меч. Что с того? Амирам принял решение, а значит, всё дальнейшее будет на его усмотрение.

* * *

Амирам, не оглядываясь, шагал к берегу. Там он присмотрел местечко для ночлега – убогую корчмишку. Там и плата за постой невелика, и пища безопасна. Там намерен вечерять-ночевать и бесшабашный Володарь. Ах, Амираму бы такого товарища! Ничему не ведёт счета: ни деньгам, ни отваге. Эх, плавали бы вместе по морям – имели бы богатый барыш. Далась же Рюриковичам их родовая честь! Странная брезгливость, непонятная набожность. Весь мир готовы приложить к своей мерке, и чужие резоны им нипочём.

Амирам прикидывает, вздыхает разочарованно. Присматривается к густым кронам деревьев, растущим по краям тропки. Тут всё, как на его давно забытой родине, всё мило глазу, всё уютно для бродяги. За спиной остались и недобрый взгляд воеводы Пафнутия, и слёзы Володаря, и несгибаемый ужас ромеев Таврики перед лицом нашествия русичей. Нет, это не гадюки шипят в колючем кустарнике, не полоз бессловесный струится меж камней – это крадётся следом за ним посланник, переговорщик, кучерявый отрок, прибывший со свитой топарха. Парнишка-охотник неслышно ступает меж колючих кустов. И острые камни, колючки ему нипочем. Амирам останавливается, снимает с плеча меч, смотрит в синее небо.

– Зачем послан? Говоги без пргедисловий, или…

– Топарх хочет держать совет и готов платить за помощь, – прошелестела вечнозеленая листва невысокой туи, прилепившейся к склону неподалёку.

– Вечегом в когчме. В той хибаге, на бегегу, – отвечает Амирам. – Но если топагх придёт не один, если хоть одна твагь спрячется под камнем гядом с когчмой – убью всех, а топагх падёт пегвым из вас.

Амирам стремительным ударом без замаха рассек ствол туи. Стройная крона низверглась к ногам отрока. Светлые кудряшки на висках мальчишки затрепетали, подобно резным листочкам срубленного деревца.

* * *

Удачливые половцы разыскали в горах и вернули на место корчмаря, посулив тому полную безопасность и даже выгоду. Мэтигай ссылался на княжеское слово, обещавшее щедро оплатить невольное гостеприимство в корчме. Володарь и Давыд со товарищи расположились на отдых.

Так и вышло, что к вечеру в огромном очаге уже пылал огонь, готовилась пища. Володарь, пока оставался трезв, распорядился по уму, повелев изрядно поредевшей дружине, вдоволь насытившейся мясом и сладостным ощущением неколебимой тверди под ногами, ночевать на борту «Единорога». Амирам оценил трезвую рассудительность князя. Лигуриец приготовился ждать. Какой же заговор без его участия? Нет, такого быть никак не могло! Амирам чуял большой барыш и не намеревался его упускать.

С чего бы это заносчивый Давыд порешил ночевать под одной кровлей с младшим товарищем? И Володарь-то ему в тягость, и корчма грязна, пища убога. Зачем управитель Тмутаракани не занял один из пустующих домов внутри городской стены? Неужто воспылали родственные чувства? Или это усталость от убийств и грабежей? Или морские ветра выдули из буйной головы Давыда природную беспечность русичей, а на пустующем месте поселилась неизбывная подозрительность ромеев? Амирам недолго недоумевал.

Неужели холодная расчетливость истинного владельца Тмутаракани Иегуды Хазарина, его торгашеская практичность вместе с уличной пылью приморского городишки запутались в бороде старшего Рюриковича? Тогда старший родич не станет убивать Володаря. Тогда его убьёт Пафнутий Желя. Амирам вздыхал, поглядывая на дружину. Бородачи пировали в тесной обеденной горнице захудалой корчмы. Печать горделивого торжества лежала на лицах вояк. Едва омыв с тел бранный пот, свою и чужую кровь, они уж поспешали торжествовать. Вчера они выли и корчились от боли, когда горзувитский кузнец прикладывал к кровоточащим культям раскалённое железо. Вот этот вот жилистый, проворный, остроносый оболдуй, метко прозванный товарищами Мышатой, вчера ещё плакал, когда местный эскулап штопал ему резанную рану на плече и стягивал её тугой повязкой. Отсеченное ухо или выбитые зубы русичи и вовсе не считали увечьем. А сейчас радуются, щерят волчьи пасти в подобии улыбок. Усталость забыта, боль привычна. Праздник!