Изгои Рюрикова рода

Минуло три седмицы. За кормой осталось разорённое побережье и разграбленные исары. Сколько их оставалось? Амирам, давно привыкший к кровавым трудам, исчислял победы по засыпанным в кожаные мешки монетам и невольникам, наполнявшим трюмы его дромонов. И того, и другого стало в избытке, можно возвращаться в Тмутаракань или идти в иную сторону, к знакомым италийским берегам, в Геную. Там сбыть добычу, там готовиться к новым походам. Но как быть с тмутараканским князьком и его беспечным товарищем? Разве отправить обоих на «Морском коне», а самому податься в другую сторону? Амирам с угасающим интересом рассматривал основательные фигуры Рюриковичей. Володарь заливал утраты сладким шуршунским. Уж не первый кувшин опорожнил. Давыд же, напротив, берег спасительную осмотрительность: к вину прикладывался умеренно, щедро разбавляя его родниковой водицей. Эх, не любит Давыд младшего товарища, сильно боится, прикрывая неприязнь приторной заботой. Может быть, и запродал бы родича по сходной цене, но что станется, ежели тот сбежит из неволи? А Володарь сбежит, утечёт, не пробьётся, так просочится через любые препоны. Живой ли, мёртвый ли, доберётся туда, где ему положено быть. Амирам, не показывая ехидства, наблюдал за управителем Тмутаракани. А тот, не гордясь княжеским достоинством, собственноручно подкладывал Володарю нарезанное ломтями, отменно приготовленное мясо барашка, сам наполнял кубок. Щедрой рукой лил вино до краев, с горочкой, чтобы не осталось места для сладкой водички. Нет, то не родственное тепло. На челе воеводы Амирам прочёл неминуемый смертный приговор младшему Рюриковичу. Но как и когда задумал Желя убить младшего из князей? Неужто решится сотворить злодейство на виду поредевшей, но всё ещё опасной половецкой дружины? Наверное, уж не станет откладывать дело на потом, наверное, сейчас же и совершит задуманное.

Сам корабельщик вина не вкушал, не отправился на корабль, не поддавался сонливости. Уже осоловелая от сытной еды и вина дружина клевала носами. Уже и Володарь, едва удалившись за тонкую дощатую перегородку, без долгих предисловий подмял под себя Сачу. Князь же Давыд, не снимая сапог, повалился на софу в хозяйской горнице. И перетрусивший хозяин, и его домочадцы попрятались по щелям. Оттуда, из затишка, внимали богатырскому храпу водителя храбрых дружин. Прочие же, за неимением места для ночлега под кровлей тесной корчмы, отправились на воздух. Там, на дворе, под навесом коновязи Пафнутий и Мышата сцепились по пустяковому поводу. Яростно задрались. Прочим пришлось их водой разливать – по-другому было не унять. Но мало-помалу и они угомонились, расположились вповалку вокруг яслей. То ли спят, то ли грезят, то ли княжеский сон оберегают, то ли ночного посла поджидают. Пафнутий Желя не утерпел, уснул на посту возле ворот. Эх, странное же племя! Разве так важные дела делаются?

Амирам ждал прихода топарха до глубокой ночи. Он не снял ни куртки, ни плаща – так и сидел у очага, словно не на отдых расположился, словно в любую минуту был готов отправиться в дальний путь. Пытаясь отогнать сон, он подкармливал пламя в очаге, ворошил длинной палкой уголья, водил точилом по лезвию меча, стараясь этим столь неприятным для уха звуком, заглушить яростные стоны Сачи. Экая неуёмная баба! Пустое дело, что страшна, будто чертовка. Зато отважна, преданна, искушена в любовных утехах! Если б Амирам мог вести счёт времени, он прикинул бы, как долго ласкала половчанка своего властелина. Но Лигуриец времени не считал, он ждал, стараясь не пускать в душу пагубное нетерпение. А время шло. Минул не один час, прежде чем колготня и стоны за стеной утихли, и Амирам уверился: любовники уснули. Лишь мышиную возню слышал он да треск пожираемых пламенем веток, да зычный, непрерывный Давыдов храп.

Пришелец старался ступать возможно тише. Ременная упряжь, в которую было затянуто его тело, отчаянным скрипом и бряком своим предупредила Амирама о появлении долгожданного гостя. Лигуриец неслышно приблизился к окну. Вот он тащится, дебелый, расслабленный. Жидкие кудри умащены ароматным маслом. Если б не скрип, он обнаружил бы топарха по запаху. Смердит, будто столичная модница. Воин! Защитник прибрежных исаров! При оружии! У левой ляжки коротюсенький меч – таким только кур резать. Зато у правой – главное его оружие – туго набитый, внушительных размеров кошель. Амирам оскалился, но вооружаться не стал. Судя по всему, топарх не утратил надежды решить дело миром. Вот он ступил в едальню. Озирается. Видит недогоревшие ветки в очаге. Недоумевает. Малюсенькие, как у землеройки, глазки бегают по сторонам. Взгляд цепкий. Топарх смотрит так, словно бусины мечет. Первым делом уцепился за Амирамов меч, небрежно оставленный на скамье, потянул за рукоять. Неужто попытается завладеть им? Нет, не смог и поднять. Куда ему!

– Зачем пгишёл? – спросил Амирам. – Князья спят. Стагший хгапит на пагу со своим воеводой, младший – наслаждается стонами бабы. Дождись утга, гомей.