После рождения Марии мать устроила ей особое (святое) место в спальне, а когда девочке исполнился год, отец созвал жрецов, книжников, старейшин и весь народ израильский; ее благословили жрецы храма, первосвященники и подтвердил народ («Да будет так!»). Этот рассказ связывает Марию с иудейской, скорее, с иудео-христианской традицией: эпизод всеобщего благословения был необходим автору для возвеличения и признания Марии перед иудеями — в противовес той критике, которой она подвергалась именно с их стороны. В нем видно и выраженное во многих апокрифах II–III вв. стремление подчеркнуть торжество христианства с самого зарождения, реализацию божественного замысла, по крайней мере начиная с родителей Марии. Когда девочке исполнилось три года, ее отводят в храм в соответствии с данным Анной обетом. Этот обет также заимствован из Книги Самуила, но там посвящают мальчика. Введение во храм и помещение девочки в Святая святых, с точки зрения реальности, совершенно немыслимые вещи для верующих иудеев. Но вряд ли это результат неведения автора — он подчеркивает, что в истории Марии все было чудом; это сразу выделяет ее из обычных людей. Чудом было и то, что, оставаясь в храме, Мария питалась особой пищей, которую приносил ей ангел (можно вспомнить утверждение Валентина об особой пище Иисуса). Ее дальнейшая судьба также определялась божественной волей. Когда Марии исполнилось 12 лет, жрецы по повелению ангела созвали старцев, чтобы вручить кому-то из них Марию для своего рода опеки. Одним из этих старцев и был вдовец плотник Иосиф. Он был избран хранителем Марии, так как из его посоха вылетела голубка — образ, который должен был ассоциироваться в умах христиан со Святым Духом, сошедшим на Иисуса во время крещения. Даже в деталях дальнейшей жизни Марии обнаруживается знак избранницы Божией — так, ей по жребию в храме достается ткать самую дорогую ткань, настоящую багряницу (пурпур). Пурпур здесь имел скрытый мистический смысл — так, во всяком случае, толковали византийские богословы: прядение пурпура как бы возвещает «прядение» тела младенца из крови матери.
Благовещение[101]
, затем приход Марии к Елизавете представляют собой драматизированный и детализированный рассказ на основе Евангелия от Луки (повторяются даже отдельные фразы), подробно описана реакция Иосифа, так же, как и в Евангелии от Матфея, получившего знамение от ангела. Когда беременность Марии стала заметной, появился еще один недруг из иудеев — книжник Анна, который сообщил об этом первосвященнику. Тогда Марию и Иосифа подвергли испытанию «водою ревности»: это был древний обычай, согласно которому женщину, подозревавшуюся в прелюбодеянии, заставляли выпить воду, смешанную с грязью[102]: в данном случае автор рассказывает о применении действительно существовавшего обычая; это может заставить предположить, что в остальном изложении он сознательно отступает от реальных норм иудейского права, с которыми он в какой-то степени был знаком. И Иосиф и Мария с честью проходят через это испытание.Особое место в апокрифе занимает рассказ о рождении Иисуса. Вопреки новозаветным Евангелиям, Иисус рождается не в Вифлееме, а в пещере, в пустынном месте. Версию рождения в пещере знает Юстин, вероятно, она существовала в какой-то независимой традиции, возможно (но необязательно), позднее, чем новозаветная. Эта традиция имела более ярко выраженную теологическую символику, чем рождение в доме (Евангелие от Матфея) или в яслях для скота (Евангелие от Луки, в котором подчеркнута обстановка простоты и бедности, противостоящие высокому предназначению Иисуса). Для второго века версия рождения в пещере, а не в Вифлееме, могла привлекать христиан и тем, что в это время — после поражения восстания Бар-Кохбы, когда не только Храма не существовало, но и Иерусалим стал Элией Капитолиной, образ мессии из дома Давидова, восстановителя независимой Иудеи, потерял свой смысл. Иисус стал восприниматься как мировое божество. Это было рождение во тьме Света, который наполняет всю пещеру, т. е. сокрушает тьму. Именно сюда — в момент рождения — вставлено описание, отсутствующее в папирусе, когда природа и все живое, по словам Иосифа, замирают: «И вот я, Иосиф, шел и не двигался. И посмотрел на воздух и увидел, что воздух неподвижен, посмотрел на небесный свод и увидел, что он остановился и птицы небесные в полете остановились…» (XVIII). Все в природе замерло в ожидании чуда.