Излишняя виртуозность

Но убедился в этом не сразу. Поначалу лениво-снисходительно предложил ей пройтись, привел в свою холостяцкую (якобы) берлогу, мы выпили по бокалу вина — и «полетели». Полетел, если точнее, я один. Я висел под потолком игрушечным дирижаблем, внизу, как шикарные небоскребы, возвышались шкафы. Потом появились какие-то ярко-золотые пирамиды, уходящие в сверкающую даль. Ужас и восторг. Не буду перечислять всех волнующих видений, что посетили меня в ту волшебную ночь. Скажу только, что хмурым давящим утром я очнулся распластанным на полу, расплющенным, не толще, наверное, ковра, и душа, что интересно, была так же аккуратно размазана! Полдня я пролежал вообще без мыслей, потом всплыла одна: что же со мной и почему, чёрт возьми, я не могу пошевелиться? Потом, глядя, как движется стрелка часов, я тоже сделал попытку двинуться — пошевелил пальцами. Медленно выдвинул нижний ящик стола: взято было по-божески, то есть всё, кроме мелочи. Не захотела пачкаться? Что-то вроде обиды шевельнулось во мне. Но не сказал бы, что мои мысли и чувства двигались тогда стремительно. Следующий мой подвиг: повернул голову и разглядел два крохотных тёмно-коричневых пузырька, закатившихся под кресло. Дотянулся!.. «Глазные капли», только введены почему-то в желудок. Улыбнуться оказалось тяжелей, чем открыть дубовую дверь. Потом пришла мысль, тоже не очень сложная: наверное, она в аптеке работает. И новая — ещё более простая: она в нашей аптеке работает, в моём доме — там-то я её и видел, а она меня. Снова мрак на меня навалился: как же так? Ведь могла понять, что я её найду! А если меня найдут в охладелом виде, то найдут и её, хотя бы по тупо оставленным пузырькам. Неужели, ничего — ни переживаний, ни страха? «Преступление и наказание». «Быть или не быть?» Ей эта бодяга не знакома.

Так и вышло: ни наглого вызова, ни смущённого лукавства... абсолютно равнодушный взгляд. Я, наверное, не имел никаких моральных прав, чтобы к ней подступиться, верней, права у меня были такие же, как и у любого посетителя аптеки. Тем не менее я завёлся: ну, неужели все потеряно?

В общежитии, где она жила, на серых кирпичах под её окном было написано копотью: Саяночка. Натаха. Светка. Анжела.

Через полгода что-то произошло, и мне даже удалось услышать от неё нечто вроде признания:

— Ваще, я и не хотела ничего брать у тебя. Посмотреть хотела как действует; девчонки говорили — отлично!

Но больше, как ни бился, ничего не узнал. Непонятно было самое главное: кто она, зачем, куда? Ни на один из этих вопросов даже намёка на ответ не удалось получить. Да их и не было. Ну, родители в Подмосковье, там у них кабанчики, курочки... Даёт ответ? Не даёт ответа. И ваще — чего надо?

Однако, будучи во власти штампа — о борьбе за прогресс в литературе и жизни, — я продолжал с нею биться. Когда ко мне приехал из Москвы брат, главный контролёр моей жизни, я привёл прекрасную аптекаршу, и брат в своей обычной манере «покровительствовал» ей. Утром, после того как она, хмуро кивнув, скрылась за дверью и ушла в аптеку, я не удержался и спросил:

— Понял?

— Чего же не понять? — удивился брат.

— И не отравила! — не удержался я.

— А... должна была отравить?

— Могла! — не без гордости прокомментировал я.

— Эти твои мичуринские опыты! — завопил он и, мелко крестясь, кинулся к вокзалу.

Я и сам понимал, что движение существует лишь в моём воображении, на самом деле — нет ничего. В один скучный вечерок Анжелочка так «угостила» меня, что я еле дополз до телефона! Мотивы? Мотивов нет. Можно ли это назвать движением к прогрессу? Не уверен!.. Но что-то и приятное всё же вспоминается:

— Ну сладенькая, ну повернись!

— М-м-м! (Капризно.)

Что это мне в голову лезут исключительно криминальные сюжеты? Соцзаказ? Да вроде бы нет, просят о возвышенном, о благородном. Снова наряжать манекен? Но Анжелочка хоть не просила об этом, а тут — обязан! Притом, что ждать от Анжелочки, я уже знал, а от этой?

«Любовь»? Про две «попытки» я уже рассказал.

Я заставил себя сосредоточиться на Лушином голоске, который всё это время пел в трубке:

— ...и шампанское, шампанское! Только, пожалуйста, что-нибудь приличное — «Клико» или «Моэтт»...

Неужели наконец-то мне удастся написать что-то приличное? Даже не верится.

Луша продолжала нести несусветную чушь.

— ...капитан, влюбившись в неё, буквально сходит сума! Цветы доставляются вертолётами с юга Франции, устрицы из Бретани, икра из России...

Надо же, какая экзотика!

— Но вы же сказали — «он застреливается!» — от усталости я даже перешёл с ней на «вы».

Она осеклась. Что-то такое она и в самом деле говорила, но сейчас это выглядело досадной помехой: ежели он застрелится, значит, перестанет «метать икру»?

— Ну, это вы продумайте, Валерий Георгиевич! — небрежно сказала она. Её это не очень интересовало. Шампанское, икра, желательно — без конца. Если будем убивать капитана — кончится икра, Луша надует губки. А если оставить его жить вечно — кончится терпение, да и содержимое кошельков заказчиков иссякнет, и шкуру они сдерут с меня! Ловко она меня подставила!